Глубочайший реализм романа «Война и мир» Л. Н. Толстого

Какая громада и какая стройность!

Н. Н. Страхов

Трудно писать о великом. Как обычными, простыми словами объяснить мастер­ство создателя одной из самых гениальных книг, которые знает человечество!

Тут все достоверно и все поражает. Говорят, что люди, изображенные великими мастерами кисти, всегда, как бы ты ни повернулся, смотрят с портретов прямо тебе в глаза. Так и «Война и мир» заглядывает в душу, не оставляет тебя, побуждает к раздумьям над нелегкими проблемами.

Но как это сделано? Как находит Толстой ту картину, жест, деталь, которые останавливают внимание, заставляют одинаково напряженно вчитываться в баталь­ные сцены, прислушиваться к салонным беседам, сочувствовать одним и презирать других, как будто это живые люди?

Общий ответ имеется: потому что «Война и мир» — произведение реалистичес­кое, воссоздающее жизнь правдиво, «в формах самой жизни». А вот ответить кон­кретно, однозначно, по-моему, невозможно. Ведь каждый воспринимает искусство по-своему. Наверное, реализм — это значит писать так, чтобы читатель забыл, что написанное придумано, и поверил в каждое слово.

«Война и мир» — роман-эпопея с очень сложной композицией. В основе сюжета — исторические события общенационального значения. Но человеческая жизнь не заслоняется ими, а в самих событиях раскрывается сложность и глубина жизнен­ных конфликтов, особенности поведения различных людей и целых социальных групп, их психологии. Так, Толстого интересует не война сама по себе, а то, как раскрывается человек на войне. Вспомним Шенграбенское сражение и то, как Бол­конский, рискуя жизнью, остался на батарее Тушина.

События 1812 года в романе, как и в жизни, стали пробным камнем для всего общества. Рухнула привычная жизнь прогрессивного дворянства — Ростовых, Бол­конских, Безухова, но все так же привычно шумит налаженная «разговорная маши­на» в салоне А. П. Шерер, только «блюда» сервируются другие (вместо французско­го виконта — патриотическое письмо преосвященного). Повествование развивается в хронологической последовательности, и это придает композиционную стройность огромному и разностороннему содержанию эпопеи.

Сюжетных линий, которыми охвачены разные стороны жизни, очень много, но не «теряется» ни одна из них: они связаны участием одного и того же героя в раз­личных событиях. Мы видим, что темы войны и мира развиваются в исторической последовательности и их объединяет повествование о судьбах героев в условиях военной и мирной обстановки.

Прием контраста позволяет автору держать читателя в постоянном напряжении: не изменит ли герой себе, своим принципам? Нет, поведение персонажей эпопеи предсказуемо, потому что Толстой подготовил читателя к понимаю их п

оступков. Так, нас не удивляет стремление Наташи Ростовой спасти раненых, оставив вещи в Москве, как не удивляет забота Берга о покупке «шифоньерочки». Одна деталь, а как много сказано!Если, описывая войну, Толстой выделяет те события, в которых наиболее полно раскрывается героизм народа, то в сценах мирной жизни особое внимание автора привлекает «текучесть» человеческих характеров, «диалектика души» положитель­ных героев. Разве можно забыть, например, каким испытанием для княжны Марьи и ее отца стал приезд в Лысые Горы Анатоля Курагина? А как раскрывается поэтич­ность Наташи Ростовой, ее взросление в картине лунной ночи в Отрадном, во время пения, в отношениях с князем Андреем! Важны все эпизоды, все герои. Каждый не­заменим. Сравнивая ход истории с движущимся потоком, Толстой убеждает, что эта движущая сила создается слиянием отдельных жизней, судеб, миллионов воль. При этом «Войну и мир» отличает глубочайший психологизм. Сравнивая свой метод с методом А. С. Пушкина, Толстой подчеркнул, что «теперь интерес подробностей чув­ства заменяет интерес самих событий». Он использует «внутренние монологи» (разго­вор человека с самим собой) как главное средство раскрытия «диалектики души».

Толстой продолжает и лермонтовскую традицию создания психологического портрета, но, в отличие от Лермонтова, он не описывает подробно внешность ге­роя, а подчеркивает ее изменчивость, передает впечатление от нее при помощи нескольких выразительных деталей, которые часто повторяются. Навсегда запо­минаются лучистые глаза и тяжелая походка княжны Марьи, живость и порыви­стость «волшебницы» Наташи, кошачья грация Сони, беспомощный взгляд Пьера из-под очков, сухонькая фигура и резкий голос Николая Андреевича Болконского.

Раскрывается духовная сущность человека и через его отношение к природе. Мир природы у Толстого живет. Небо, деревья, солнце, дождь, туман «говорят» с людь­ми, «чувствуют» их состояние, влияют на них. Старый дуб словно откликается на мысли князя Андрея, разделяя с ним и скептицизм, и рождающуюся веру в то, что «жизнь не кончена в 31 год» и что «надо, чтобы не для одного меня шла моя жизнь...» А свои мысли о бесчеловечности войны — любой! — Толстой доверяет дождику, который после Бородинского сражения как будто говорил: «Довольно, довольно, люди. Перестаньте... Опомнитесь. Что вы делаете?»

Невозможно объять необъятное... Может, лучше еще раз взять в руки великую книгу и снова постигать жизненную мудрость гениального реалиста, открывшего своим романом новые пути познания человека и Истории: ведь все, что он написал, — правда, и его поразительное мастерство, я уверена, всегда будет удивлять людей. Я думаю, эту книгу нельзя исчерпать, ее можно только читать снова и снова, и она всегда откроет нам что-то новое.