Однажды, в глубокой старости, Толстой записал в дневнике: «Произведение искусства только тогда настоящее, когда воспринимающий не может себе представить ничего иного, как именно то самое, что он видит, или слышит, или понимает» (XX, 369). В «Казаках» все происходит именно так, как пишет Толстой, и в этом и заключается особенный характер психологизма повести.
Оленин объяснялся в любви Марьяне: ««Пойдешь за меня?.. А любишь ли ты меня? Скажи ради бога?..» — «Отчего же тебя не любить, ты не кривой!» — отвечала Марьяна, смеясь и сжимая в своих жестких руках его руки.— «Какие у тебя руки бее-лые, бее-лые, мягкие, как каймак»,— сказала она. — «Я не шучу. Ты скажи, пойдешь ли?» — «Отчего же не пойти, коли батюшка отдаст?» — «Помни ж, я с ума сойду, ежели ты меня обманешь. Завтра я скажу твоей матери и отцу, сватать приду». Марьяна вдруг расхохоталась.— «Что ты?» — «Так, смешно».— «Верно! Я куплю сад, дом, запишусь в казаки…» — «Смотри, тогда других баб не люби! Я на это сердитая…»».
Художественный эффект слов Марьяны таков, что, когда они произнесены, мы воспринимаем их одновременно и как неожиданные, и как единственно возможные для нее и в ее положении. Мы вдруг (именно вдруг!) со всей ясностью начинаем понимать, что Марьяна, с присущей ей простотой и естественностью характера и поведения, иначе просто и не могла бы ответить. Как удивительно органично и уместно для нее в том спокойном и, очевидно, веселом расположении духа, в котором она находится, это неожиданно простое и по-своему очень верное: «Отчего же тебя не любить, ты не кривой!» Как естественно и психологически правдиво то внимание, которое она прежде всего обращает на руки Оленина: «бее-лые, бее-лые, мягкие, как каймак». У нее самой они не белые, и у Лукашки тоже, и у других казаков. Она обращает внимание на то, что в ее глазах больше всего отличает Оленина от хорошо знакомых ей людей. Эти и подобные слова Марьяны точно соответствуют ее характеру и хорошо передают в ней свойства ее личности, ее индивидуально-неповторимое. Они словно высвечивают ее перед нами, помогают создать живой, очень пластический образ. И не только живой и пластический — прекрасный.
В «Казаках» у Толстого не психологический анализ, . а психологическая точность и верность. По художественным результатам это оказывается однозначным «диалектике души». По отношению к людям цельным, какими являются и Марьяна, и Ерошка, и Лукашка, и большинство других казаков, диалектика души оказывается невозможной. Но, не пользуясь ею, Толстой остается верным своим общим психологическим задачам. В повести о казаках, как и в ранее написанной повести «Утро помещика», Толстой показывает себя тончайшим психологом в изображении не вообще человеческой души, а в изображении народной души.
В конце толстовской повести Марьяна узнает о несчастии, которое случилось с казаками, в том числе и с Лукашкой. Когда с Лукашкой беда, когда он оказался в опасности, Марьяна предельно остро осознает свое чувство к нему. Теперь она знает, кто ей по-настоящому дорог, и ведет себя в соответствии со своим знанием и чувством. Всего этого Толстой нам прямо не говорит. Читатель сам узнает об этом из последнего объяснения Оленина с. Марьяной. Оленин приходит к Марьяне. «Она была в хате и стояла спиной к нему. Оленин думал, что она стыдится.
* — Марьяна! — сказал он,— а Марьяна! Можно войти к тебе?
* Вдруг она обернулась. На глазах ее были чуть заметные слезы. На лице была красивая печаль. Она посмотрела молча и величаво. Оленин повторил:
* — Марьяна! я пришел…
* — Оставь, сказала она. Лицо ее не изменилось, но слезы полились у ней из глаз.
* — О чем ты? Что ты?
* — Что? — повторила она грубым и жестоким голосом.— Казаков перебили, вот что.
* — Лукашку? — сказал Оленин.
* Уйди» чего тебе надо.
* — Марьяна, не говори,— умолял Оленин.
* — Уйди, постылый!— крикнула девка, топнула ногой
* и угрожающе подвинулась к нему. И такое отвращение,
* презрение и злоба выразились на лице ее, что Оленин вдруг понял, что ему нечего надеяться…»
До «Казаков» для Толстого был характерен преимущественно развернутый психологизм, психологизм в тексте; В «Казаках», особенно в этой сцене, психологическая правда как бы уходит внутрь, она оказывается запрятанном. Запрятанной и вместе с тем сильно действующей. Диапазон художественных возможностей Толстого необыкновенно широк. Быть правдивым и верным, действительности он умел по-разному. По-разному убедительно и хорошо. Нужно сказать, что в «Казаках» Толстой не вовсе отказывается от метода «диалектики души». Он остается верным ему, когда изображает Оленина — героя, в котором, в отличие от казаков, отсутствует цельность и непосредственность. И в эстетическом; смысле это противопоставление оказывается не в пользу Оленина.
Однако уступая казакам в цельности натуры, Оленин некоторыми другими своими чертами оказывается близким Толстому, и это само по себе уже делает его неоднозначным и сложным.- В нем есть внутреннее движение. Он способен вобрать в себя впечатления окружающей жизни и духовно обогатиться ими. Ведь именно его глазами видим мы казачью жизнь и именно его взгляд на вещи помогает нам почувствовать всю прелесть и особую красоту этой жизни. Это позволяет нам лучше увидеть и его собственные достоинства. Противопоставление «естественных людей», казаков, и человека цивилизованного, культурного общества в повести Толстого лишено одномерности. И хотя Оленин в своих делах и мечтаниях и оказывается как бы посрамленным, с ним остается его духовный поиск, его не только возможность, но и потребность постоянного нравственного совершенствования.
И все-таки не он, не Оленин, истинный герой толстовской повести. Ее герои-— казаки. Недаром повесть так и называется. По своему внутреннему складу «Казаки» произведение эпическое в несравненно большей степени, нежели психологическое. Н. Я. Берковский утверждал даже (несколько увлекаясь), что «Казаки» «близки патриархальному эпосу — гомеровскому».
Повесть «Казаки», разумеется, не чисто эпическое произведение. Это эпос по преимуществу, по внутренней своей тенденции. В чистом виде в XIX в., да еще у такого писателя, как Толстой, эпос был бы просто невозможен. Но «Казаки» больше, чем какое-нибудь другое произведение Толстого, приближается к эпосу. Несомненно, что в «Казаках» есть и элементы Психологической повести. Их можно обнаружить там, где речь идет об Оленине. Но при всей его важности мир Оленина не находится на первом плане и для самого Толстого. и соответственно для читателя.
Образ Оленина не является абсолютно новым. С чем-то похожим мы уже встречались у Толстого и в его биографической трилогии, и в «Утре помещика». Казаки же — это открытие, подлинно новое слово, новый, неведомый еще читателю мир. В конечном счете это и определяет наше восприятие произведения как эпического по преимуществу. К казакам, к народной массе и народным тинам обращено главное внимание как автора, так и читателей повести. Основной пафос «Казаков», основная, направляющая идея народная. Так именно бывает и во всяком произведении, которое тяготеет к эпосу. Так и в самом грандиозном, в самом значительном эпическом, замысле Толстого — в его романе «Война и мир».