Изучение черновой рукописи романа показало, что Тургенев был точен в определении своей творческой задачи: " сделать его волком " (там же, 50). Да иначе и быть не могло: ведь Тургенев прекрасно понимал, кого он вывел в образе нигилиста Базарова. Сам писатель в письме к М. Н. Каткову от 30 октября (11 ноября) 1861 года так объяснил это: "Может быть, мое воззрение на Россию более мизантропично, чем Вы предполагаете: он - в моих глазах - действительно герой нашего времени. Хорош герой и хорошо время, - скажете Вы... Но оно так"
В письме к К.К. Случевскому от 14 (26) апреля 1862 года Тургенев высказался еще более резко и определенно. "Вся моя повесть направлена против дворянства как передового классам, - подчеркивал он, и тут же по поводу образа Базарова, не обинуясь, заявлял: " и если он называется нигилистом, то надо читать революционером" (там же, 5, 58).
В письме к Случевскому Тургенев оставил еще более впечатляющую характеристику Базарова. "Мне мечталась, - признавался он, - фигура сумрачная, дикая, большая, до половины выросшая из почвы, сильная, злобная, честная - и все-таки обреченная на погибель - потому что она все-таки стоит еще в преддверии будущего, - мне мечтался какой-то странный pendant Пугачевым и т. д."
Эти высказывания Тургенева известны, но они воспринимались читателем сквозь призму той творческой задачи, которую сам он сформулировал в письме к Герцену (" сделать его волком ") и которая ему вполне удалась. Поэтому нетрудно представить, с каким трепетом мы открывали только что ставшую известной черновую рукопись романа, но увидели мы в ней то, чего никак увидеть не ожидали. Мы увидели в ней то глубокое авторское сочувствие к Базарову, которое сам Тургенев определит в своем дневнике как "невольное влечение". Это, наверное, и было главным открытием рукописи: она дышала стремлением оправдать своего героя, именно оправдать, потому что Тургенев с неизменным сочувствием, а порой и с восхищением относился к своему герою. Поэтому, создавая его образ, он хотел, чтобы и читатели относились к нему так же, как он.
Но он не хотел и "рассыропиться" перед Базаровым, но не потому, что это был его враг: он знал живого Базарова и хотел представить его таким, какой он есть. Великому писателю, ему, как никому другому, дано было проникнуть в его душу. Видимо, она была созвучна сокровенному миру его собственной души. Будь по-другому, по-другому выглядел бы процесс рождения решающего свидания Базарова с Одинцовой, представленный в черновой рукописи романа. Своим собственным сердцем поверял Тургенев душевную муку Базарова, в нем растворял себя, боль своего и ему одному ведомого опыта.
Кажется, во всей мировой литературе не так уж много найдется столь проникновенных поэтических страниц, как та страница-реквием Базарову, которой завершил Тургенев свой роман. Читая эти черновые страницы, непременно задаешься вопросом: так кто же был прототипом Базарова? Ведь тот реквием, который пропел Тургенев на могиле героя и который понравился Герцену, знавшему прототипа Базарова, - ведь это не что иное, как признание его заслуг перед Россией! А значит, речь идет о чем-то неизмеримо большем, нежели выяснение литературного прототипа. Может быть, потому для Тургенева было так важно оправдать своего героя, и он, рисуя его, с таким трудом добивался объективности, что он видел в Базарове не просто литературный прототип, но человека, перед которым преклоняется Россия? Эти вопросы должны были обязательно возникнуть при
Тургенев это знал, знал, но верил и надеялся. "Коли это розы - цвести они будут", - говорил он, цитируя Гете (Соч., 11, 95). Это были розы, и они зацвели. Поэтому, когда Т. С. Гамзаева в своем рассказе "оживила" мне Н. И. Пирогова, то в нем я узнала Базарова, узнала потому, что таким его создал Тургенев. Черновая рукопись "Отцов и детей" была единственной и весомой порукой в том, что это именно так, хотя факты говорили другое. В самом деле, если прототипом Базарова был замечательный русский хирург Н. И. Пирогов, то почему сам Тургенев назвал другое имя, таинственного доктора Д., над разгадкой которого бились многие тургеневеды, а мемуарист А. В. Половцов, как уже сказано выше, якобы со слов Тургенева, заявил, что это доктор Дмитриев, без которого не было бы Базарова. Утверждение А. В. Половцова совпадает с тем, что говорил и писал Тургенев, поэтому к нему с доверием отнеслись тургеневеды. А между тем более чем сомнительно, чтобы Тургенев в разговоре с ним назвал имя этого человека. Дело, разумеется, не в мемуаристе, дело в самом Базарове, в том исключительном политическом смысле, который придал ему Тургенев. В тексте романа Базаров прямо заявляет о своей позиции:
" - Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным, - промолвил Базаров. - В теперешнее время полезнее всего отрицание - мы отрицаем.
- Все?
- Все.
- Как? не только искусство, поэзию... но и... страшно вымолвить...
- Все, - с невыразимым спокойствием повторил Базаров" (там же, 7, 49).
Поэтому Тургенев прекрасно понимал, какой опасности он подверг бы Пирогова, полностью назвав его имя. Тем более что Пирогов был хорошо известен властям и уже однажды пострадал за свои связи с Герценом. После анонимной публикации в "Колоколе" статьи "Киевский университет и Н. И. Пирогов" (л. 100 от 1 июня 1861 года, с. 341-342), автором которой был Герцен, Пирогов "высочайшим указом" от 13 марта 1861 года был уволен от должности попечителя Киевского учебного округа с оставлением членом Главного управления училищ "по расстроенному здоровью" (Журнал Министерства народного просвещения. 1861. N 4. С. 100). 16
Герцен и Тургенев хорошо знали о том, что произошло с Пироговым, поэтому даже в своих письмах друг к другу они были осторожны, стараясь не называть Пирогова по имени. Этим же объясняется, что и в своей статье "По поводу "Отцов и детей"" Тургенев не только не назвал подлинного имени Пирогова, но и аттестовал его как "молодого провинциального врача" и в скобках заметил, что он "умер незадолго до 1860 года" (Соч., 11, 86). И сделать это Тургеневу было тем легче, что он знал, какая трагедия произошла с Пироговым. Прославленный хирург, участник Крымской войны, спасший сотни, а может быть, и тысячи солдат, он подал в отставку, потому что оказался не нужен, вернее, не удобен Медико-хирургической академии, основному месту работы Пирогова, где он мог делать и где нужны были его операции, которые потрясали мир. А ему тогда не было и пятидесяти лет, и, несмотря на болезнь, он был полон сил и энергии. Но над Пироговым тяготела тяжелая наследственность - Тургенев и Герцен знали это, - и его враги умело использовали его тяжелую душевную болезнь, чтобы избавиться от требовательного, горячего и неуемного коллеги.