«Либеральный барич» - это несправедливо и зло. Пусть даже либеральный, но в чем же Аркадий барич? Аркадий - единственный искренний друг Базарова. Я не могу оправдать Базарова, он высокомерен не менее Павла Петровича. Тут проявляется его нигилизм - неуважение ко всему. Конечно, перед нами передовой человек своего времени, он отрицал все реакционное в России. Это попятно. Но его отношение к людям, к природе, к Пушкину, к любви - это ведь тоже нигилизм. Что в этом передового? И еще. Вот он выступает против суеверия и неграмотности народа. Это понятно. Но он же не хочет, чтобы каждый мужик жил богато, в белой избе. Он даже возненавидел этого мужика, который будет жить в белой избе. Тогда какое же дело он хочет делать?
Меня удивили грубость и бесцеремонность Базарова. Он, конечно, нигилист. Но он приехал, в гости и должен уважительно относиться к хозяевам. Отношение Базарова к окружающим, даже и к тем, кто его любит, не вызывает восторга. Кукшина и этот сын купца (не помню сейчас фамилию, а книгу я отдал) - мелкие людишки, но пользоваться их услугами и издеваться над ними неблагородно…
Невольное подражание Павлу Петровичу стимулируется, по-видимому, еще и тем, что его мнение о нигилизме и нигилистах в тургеневское время было самым расхожим. Именно в таком качестве оно зафиксировано знаменитым словарем В. И. Даля: «Нигилизм - безобразное и безнравственное учение, отвергающее все, чего нельзя ощупать». Расхожие мнения отличаются, как известно, поразительной стойкостью и переживают самые крутые социальные перемены.
И это называется нигилизмом? - И это называется нигилизмом,- повторил опять Базаров на этот раз с особенной дерзостью. Как все это понять? Слово «нигилист» (от латинского - ничто) появилось в русском языке задолго до романа «Отцы и дети», но стало широко употребляться после его публикации. В широкой публике было распространено то его толкование, рожденное непониманием философии «шестидесятников», недоумением и страхом перед нею,- это и отразилось в словаре В. И. Даля. Но передовые люди 60-х годов понимали нигилизм иначе, нежели П. П. Кирсанов. Они «подхватили брошенную перчатку» и превратили бранную кличку в научный термин.
В пору бурного развития материалистической философии, экспериментальных исследований в области естествознания, в пору пересмотра и переоценки многих научных теорий, нравственных и эстетических ценностей слово «нигилист» стало употребляться так, как это сделал Аркадий: нигилист - человек, «который ко всему относится с критической точки зрения», «человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип».
Такое толкование как будто бы вполне соответствует и взглядам Базарова. Но почему же он сам явно не жалует слова «нигилист»? Базаров вообще не любит слов, которые, с его точки зрения, не проясняют, а маскируют мысль. Он против игры словами, подменяющей решение насущных вопросов. «Аристократизм, либерализм, прогресс, принципы,- говорил между тем Базаров,- подумаешь, сколько иностранных… и бесполезных слов! Русскому человеку они даром не нужны». Это сказано в запальчивости. Базаров и сам употребляет эти слова, хоть и не часто, и всегда с ироническим оттенком. Недоверие к слову «нигилист»,-которое именно как звонкое очень нравится Аркадию, может быть, вызвано более всего тем, что Базаров чувствует в этом слове, какое-то неполное соответствие своим убеждениям, тому «духу народной жизни», которым вызвано «его направление». В самом деле, как ни переосмысляй слово «нигилизм», в его звучании чувствуется нечто безотрадное: ничто - пустота, исчезновение, смерть…
Слово оказалось в известном смысле предзнаменованием. Чувствовал ли это сам Тургенев? На
Именно это слово «нигилист» вызвало особенно злые обвинения, которые раздавались в адрес писателя из лагеря передовой молодежи. И это же слово подхватила реакционная клика, превратив его в орудие доноса. «Выпущенным мною словом нигилист,- с горечью вспоминал Тургенев,- воспользовались тогда многие, которые ждали только случая, предлога, чтобы остановить движение, овладевшее русским обществом» .
Когда школьник понемногу привыкает к исследовательскому чтению, он и автора начинает понимать как исследователя, который не описывает некие- существующие в жизни картины и фигуры и не выдумывает их по своему произволу, но открывает в процессе работы закономерности жизни - ту правду, которая для неПэ превыше всего. Тогда-то юному читателю становится внятным и много раз сказанное Тургеневым по поводу Базарова: «Эта жизнь так складывалась,- опять говорил мне мой опыт… мне нечего было мудрить, и я должен был именно так нарисовать его фигуру».
Взгляд писателя, который как бы вынужден подвергать созданный им образ-персонаж все новым и новым испытаниям, но не с. холодным любопытством вивисектора, а с живой, сердечной заинтересованностью, с радостью и болью,- этот взгляд помогает более плодотворно и заинтересованно прочесть самые трудные места, которые сначала у девятиклассников вызывают недоумение или досаду.
Вот одна из таких сцен - разговор Евгения Базарова и Аркадия Кирсанова, мирно отдыхавших под стогом возле ба-заровского родного дома, разговор, перешедший в ссору, едва не в драку. Аркадий здесь деликатен, мечтателен, уступчив, и только незаслуженная обида заставляет его спорить. А Базаров в этой-сцене явно нехорош-резок, груб, несправедлив, заносчив, противоречит сам себе, нарочно дразнит Аркадия - много еще можно перечесть его грехов.
То, что Тургенев не оправдывает своего героя, очевидно. Значит, осуждает? Ни то, ни другое. Его задача несравненно сложнее - понять своего героя в один из самых тяжких моментов его жизни. «Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удается прожить, так ничтожно перед вечностью, где меня не было и не будет…» - размышляет Базаров. Тургенев, «тайный психолог», уже несколько знаком девятиклассникам по опыту прежних встреч. К тому же трудно не услышать в словах Базарова тревогу, досаду на самого себя, нетерпеливое желание действовать и горечь оттого, что до дела еще далеко.
Аркадий говорит милые банальности: «Надо бы так устроить жизнь, чтобы каждое мгновение было в ней значительно…» А Базарову кне до этих «общих мест» - его грызет мысль, что настоящего-то в его жизни пока нет, что он недалеко ушел от «глухой жизни» отцов. Словом, его мучит неудовлетворенность, с которой знакомы только натуры глубокие, деятельные, сильные. Настроение Базарова здесь напоминает то, каким проникнуто стихотворение Н. А. Добролюбова «На тост в память Белинского» (1858):
* Не раз я в честь его бокал
* На пьяном пире поднимал
* И думал: только, только этим
* Мы можем помянуть его,
* Лишь пошлым тостом мы ответим
* На мысли светлые его!..
Тоска Базарова, конечно, предельно обострена его беспощадной и неотвязной любовью, злостью на себя и на собственную боль, с которой никак не сладить. Но коренная причина все-таки не в этом: кого из лучших людей 60-х годов не мучила мысль о том, удастся ли исполнить непомерную задачу преобразования России, доведется ли внести свою долю в это великое дело?