Утверждая, что тип Обломова и роман о нем — это «знамение времени», Добролюбов уделяет гораздо больше внимания мысли о том, что Обломов — «лицо не совсем новое в нашей литературе», что «родовые черты обломовского типа» можно легко найти в героях прежних выдающихся произведений.
Добролюбов хорошо понимает, что Онегин и Печорин, и Рудин не являются Обломовыми в собственном смысле, что их характеры не исчерпываются теми «родовыми чертами» обломовщины, . которые сам он всячески в них подчеркивает. И своему воображаемому оппоненту, «глубокомысленному человеку», он поручает напомнить, что вся жизнь этих людей «есть отрицание в смысле реакции существующему порядку вещей». Критик и от себя намекает на то, что у этих людей были «связаны руки». И набрасывая далее аллегорическую картину того, как русское общество пыталось выйти из «дремучего леса» и «топкого болота», Добролюбов признает, что «передовые люди» предшествующего периода, пытавшиеся высмотреть дорогу, забравшись на деревья, «исцарапали себе лицо, поранили себе ноги, испортили руки», что на «высоту» они «взмостились с такими трудами, имея в виду общую пользу», и поэтому никто не решится «бросить камень в этих несчастных, чтобы заставить их упасть с высоты...». «С этой точки зрения каждый из авторов мог прежде смотреть па своего обломовского героя, и был прав», — замечает Добролюбов.
Но все это было «прежде», а теперь, в «шестидесятые годы», положение изменилось. Оптимистически оценивая состояние русского общества своего времени, Добролюбов пишет, что «толпа», ранее возлагавшая надежды на «передовых людей», наконец, «ре? шается приняться за дело...», что «начинается деятельная неутомимая работа, рубят деревья, делают из них мост на болоте, образуют тропинку, бьют змей и гадов, попавшихся на ней...». Работающие зовут на помощь современных «передовых людей», также сидящих на деревьях, чтобы разглядеть дорогу. Но те отказываются слезать, а потом даже начинают кричать от страха, боясь, что толпа срубит и деревья, на которых они сидят. Это уже настоящие Обломовы. Это — дворянские либералы предреформенного периода, выдающие себя за идейных вожаков русского общества, присваивающие себе заслуги прежних передовых людей, но не приносящие никакой реальной пользы обществу и даже «отговаривающие» его от настоящей борьбы.
Наивная прежних героев Тургенева «просветителями, пропагандистами», критик замечает, что «в свое время они, видно, очень нужны были, и дело их было очень трудно, почтенно и благотворно» и что «никто тогда и не думал заметить, что все эти господа — отличные, благородные, умные, но в сущности бездельные люди». В последнее же время в оценке этих типов «произошло коренное Изменение». Теперь «любовь к истине и честность стремлений» никого уже не восхищают. «...Теперь, — пишет Добролюбов,— Нужны нам не такие люди, которые бы еще более «возвышали нас Над окружающей действительностью», а такие, которые бы подпили или нас научили поднять — самую действительность до уровня тех
В этой перспективе критик и оценивает характеры действующих Лиц романа «Накануне» и решает основной вопрос, почему Инсаров, с его героической преданностью идее освобождения родины, не мог быть русским. Причину этому Добролюбов видит в том, ЧТО «русский... герой, являющийся обыкновенно из образованного Общества, сам кровно связан с тем, на что должен восставать», что он сам сидит в том «ящике», который ему надо было бы перевернуть.
Речь, следовательно, снова идет о «передовых людях» из дво-рянства, по сути дела о «героях» предреформенных «обличений». Критик называет их «смешными Дон-Кихотами», которые «возятся попусту», стремясь спасти крестьян от произвола помещики или невинно судимых от произвола судей, воображая, что вс дело в отдельных злоупотреблениях «законами», а не в самих за конах. Все это — не Инсаровы. Но русским Инсаровым, по мнениг Добролюбова, появиться очень трудно, так как стоящие пере ними задачи гораздо сложнее тех, что стояли перед Инсаровым болгарином: они должны бороться с врагами «внутренними», а н внешними.
Статья заканчивается выражением горячей уверенности в том что скоро «в литературе явится полный, резко и живо очерченный образ русского Инсарова». Но надежда эта у Добролюбова оправ дывается только указанием на рост общественного «самосозна ния», на то, что уже «везде понята несостоятельность старого по рядка вещей...» . Довод этот был, конечно, недостаточен, но кри тик ничего больше и не мог сказать по цензурным соображениям . Критический разбор «Отцов и детей» Тургенева Добролюбов не суждено было осуществить. Глубокий и верный анализ этог романа дал Писарев. Свою лучшую статью этого периода — «Базаров» —он написал, исходя в основном из принципов «реаль ной критики», разработанных Добролюбовым.
Следуя за Добролюбовым, он сравнил Базаровых с Печори ными и Рудиными и указал на огромное различие между ними хотя и не проявил при этом добролюбовской глубины понимании типов «лишних людей». Затем он подробно рассмотрел особен ности мировоззрения Базарова, но не раскрыл его общественно" направленности и свел все к «эмпиризму» взглядов «нигилиста», При этом однако, Писарев совсем в духе Чернышевского понял «разумный эгоизм» Базарова и очень хорошо разъяснил закономерность его отношений с другими героями романа, в особенности с Одинцовой.
Важнейшим достоинством статьи Писарева было то, что он убедительно показал существенное противоречие между тем, что «хотел сказать» Тургенев, и тем, что «сказалось им» вследствие «неотразимого влияния естественного хода общественной жизни»3^ «Создавая Базарова, — писал критик, — Тургенев хотел разбить его в прах и вместо того отдал ему полную дань справедливого уважения. Он хотел сказать: наше молодое поколение идет по ложной дороге, и сказал: в нашем молодом поколении вся наша надежда» 4. Писарев увидел в новом романе Тургенева верное отражение изменяющегося соотношения социальных сил.