Объективным нам кажется суждение Ст.Рассадина, прибегнувшего к "биографическому" подходу:
"... Когда в сильнейшем романе "Разгром" (Фадеев) как бы собрал все лучшее, чистое, природно первоначальное, что было в нем самом, в юноше, отдал Мечику, заставил того ужаснуться крови и грязи, как ужаснулся сам... Вначале-то намеревался принудить его к самоубийству буквальному, но потом устыдясь, вероятно, своего интеллигентского чистоплюйства, привел к предательству. Чем осудил и приговорил себя самого".
То, что и Мечик был соткан из каких-то сторон духовного опыта самого Фадеева, а не является "младшим братом Самгина", как писал Бушмин (публикация "Разгрома" началась раньше выхода в свет первой части "Жизни Клима Самгина"), подтверждают и близко знавшие его люди. Первая жена Фадеева В.Герасимова, вспоминала: "Мы с Ю.Либединским как-то смеясь говорили, что в Саше живут все герои его "Разгрома". И Мечик - слабый интеллигент, и простодушный героический Морозка, и умный, истинный революционер-коммунист Левинсон. Он был очень уязвим, тайно раним и прежде всего - совестлив! Порой слаб... Да порой и небезгрешен, а нередко и неожиданно, и беспомощно слаб". Роковым оказалось сочетание его тяги к самому благородному, с его слабостями, порой пороками.
Конечно, нельзя не отметить и расхождение автора с героем (вспомним: "Всегда я рад заметить разность между Онегиным и мной"). Будучи похожим на Мечика, пережив вместе с ним трудности вхождения в новую боевую жизнь, Фадеев скажет о себе: "Я очень быстро повзрослел, обрел качества воли, выдержки, научился влиять на массу, преодолевая отсталость и косность в людях (...)Я постепенно вырастал в еще хотя и маленького по масштабам, но политически все более сознательного руководителя", что не было дано Мечику. Интересно, что и Лютов, от имени которого ведется повествование в "Конармии" И.Бабеля - тоже, как будто "вчерашнее" alter ego самого писателя. Стремление подняться над автобиографическим материалом и выйти на дорогу художественных обобщений заметно и у Фадеева: будущий писатель и Мечик приобщались к революции в разных партийных группировках, не случайно сведения о том, что Мечик был связан с эсерами-максималистами вызывает такое огорчение и беспокойство и у Левинсона, и у Сташинского.
Разочарование Мечика и уход из отряда, надолго наградившие его клеймом предателя, потом удивительно адекватно повторились в судьбе самого Фадеева, которого авербаховцы тоже окрестили предателем за цикл искренних статей "Старое и новое".
Поистине, как было сказано в одном из немецких словарей мировой литературы (Штудгарт, 1963), "за внутренней формой произведения стоит не только писатель как личность, но и в равной степени демон, водящий его пером, как исторический рок..." И то, что самоубийст
Как уже говорилось выше, в романе "Разгром" отражены личные впечатления Фадеева, участника партизанского движения на Дальнем Востоке. Он воевал в Новолитовской роте Сучанского отряда, в отряде Мелехина и, наконец, в Свиягинском отряде, со временем получившего название Особого коммунистического. Командир последнего -И.М.Певзнер - стал, по признанию самого Фадеева, прообразом Левинсона, его помощник Баранов - Бакланов. "В фигуре "увертливого и рыжего" Канунникова соратники А.Фадеева узнавали партизанского курьера Кононова. Были также прототипы у Дубова, Гончаренко, Сташинского". Реальность эпизода гибели Морозки, попавшего в казачью засаду, документально подтверждается донесением одного из командиров партизанских отрядов от 7 ноября 1919 года: "Ехавшие в дозоре Морозко и Ещенко убиты... Морозов выхватил наган и дал два выстрела... Своей смертью т.т. Ещенко и Морозко спасли отряд". Метелице была дана фамилия комиссара Амгуньского полка и друга Сергея Лазо, хотя фадеевский герой - человек иного склада, выходец из самых глубин народа.
А где же сам писатель? Его восприятие войны? При столь ярко выраженной опоре Фадеева на реалии партизанской жизни такой вопрос вполне закономерен, и, отвечая на него, вспомним, кто стал субъектом повествования о первом боевом столкновении отряда с японцами. Необстрелянный Мечик! Это он и вместе с ним автор съежился, как ушибленный, услышав первый раз в жизни орудийный выстрел, это он слышит, как в безумной одышке залаяли пулеметы, посыпались частые ружейные выстрелы. Его глазами увидены цепи наступающих японцев: "То, что он испытывал, было не страх, а мучительное ожидание, когда же все кончится". И, наконец, обоими обретено приобщение к общему ратному делу, ощущение себя как частицы некой силы, подчинившей себе его волю: "Мечик тоже бежал вместе со всеми, не понимая, что к чему, но чувствовал даже в эти минуты самого отчаянного смятения, что все это не так уж случайно и бессмысленно..." И, конечно же, глубоко гуманистично всецело разделяемое Фадеевым отношение Мечика к узаконенному на войне убийству себе подобных. После выигранного поединка с японцем Мечику тяжело и неприятно видеть столь нравившегося ему спутника - Бакланова: "Мечик, стараясь не смотреть на него, лежал, подвернув голову, весь желтый и бледный, в темных пятнах..." Именно с образом Мечика связана грустно-лирическая интонация "Разгрома": засыпающий Мечик лежал на спине, "глазами нащупывая звезды, они едва проступали из черной пустоты, которая чудилась там, за туманной завесой; и эту же пустоту, еще мрачней и глуше, потому что без звезд, Мечик ощущал в себе".