Трагедия русского народа в повести Михаила Булгакова "Собачье сердце"

Выбрать из огромного числа произведений Михаила Булгакова лучшие - задача совем не простая. Булгаков - писатель, как говорят, от Бога, златоуст. Удивительный талант его поражал не только собратьев по перу - Алексея Толстого, Максима Горького, Бориса Пастернака, Александра Солженицина, - но и многих выдающихся деятелей культуры, таких как Константин Станиславский, Дмитрий Шостакович, Святослав Рихтер.

Творчество Булгакова многообразно. Но особое место в нем занимает тема, которую можно было бы назвать "трагедией русского народа". Тема эта была незаживающей раной писателя. "Дикий мы, темный, несчастный народ", - записал он с горечью в своем дневнике. Но "несчастье" не пришло к русскому народу как-то само собой, оно было, по мнению писателя, сотворено. Вот эту мысль Булгаков и стремился развить в своих произведениях. На мой взгляд, наиболее ярко и остро она выражена в повести "Собачье сердце".

Повесть была написана буквально на одном дыхании - всего за три месяца. Получилась вещь неслыханная, смелая, дерзкая. Безусловно, что одной из причин тому послужило полное неприятие Булгаковым нового советской власти. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать дневниковые записи писателя. Так, например, он писал 6 августа 1924 года: "Интересно было бы знать, сколько времени "Союз Социалистических Республик" просуществует в таком положении". В ночь с 20 на 21 декабря: "…Квартиры, семьи, ученые, работа, комфорт и польза - все это в гангрене. Ничего не двигается с места. Все съела советская канцелярия, адова пасть. Каждый шаг, каждое слово советского гражданина - это пытка… Во всем так."

Повесть "Собачье сердце" отличается предельно ясной авторской идеей. Коротко ее можно сформулировать так: свершиваяся в России революция явилась не результатом естественного социально-экономического и духовного развития, а безответственным и преждевременным экспериментом; посему необходимо страну возвратить, по возможности, в ее прежнее состояние.

Эта идея реализуется писаталем в аллегоричечкой форме посредством превращения с виду незатейливого, добродушного пса в ничтожное и агрессивное человекообразное существо. Впрочем, собачий ход мыслей добродушным и наивным не назовешь. Доводя аллегорию до предела, можно сказать, что пес-то и был с задатками того, что при превращении его в Клима Чугункина получилось Шариковым - по сути, типичным люмпен-пролетариатом. Так, окативший пса кипятком повар - "негодяй в грязном колпаке". Отсюда недоумение - "Какая гадина, а еще пролетариат!" То есть пролетариат теперь - новый хозяин, с существованием коего необходимо смириться (поскольку иных альтернатив пока не предвидится). Вот если бы повезло - и хозяином стал господин, которого пес за версту отличает от пролетариата - "Рабская наша душа, подлая доля!" За кусок краковской рабская душа готова лизать туфли, отгонять "всякую рвань, шляющуюся по Пречитенке" (не дай Бог, конкуренция!), не забывая при этом сохранять несчатный вид, чтобы жалость к нему не пропадала.

Продажность и рабство - самые яркие люмпеновские черты - у пса проглядывались определенно и четко. Зачем свобода, когда есть много еды?

"Что такое воля? Так, дым, мираж, фикция". А у ошейника, оказывается есть столько преимуществ! "Ошейник - все равно что портфель".

А Чугункин был всего лишь подворотным пьяницей, который точно так же, как и пес, принял нового хозяина в лице новой власти (как принял бы любую другую власть), и быстренько научился "думать по-новому". Адепты, как известно, есть самые яростные поборники новой идеи.

Целый ряд лиц вплетается в действие - но и они прочитываются чаще всего аллегорически. Более того, сами аллегории нередко многозначны и требуют многоаспектной расшифровки. Не так легко по тем же причинам поддаются распознованию и прототипы героев повести. Словом, политическая направленность произведения облечена писателем в великолепную литературную форму. Можно сказать с уверенностью, что сама действительность подсказывала ему способ изображения.

Конечно, высказать в повести сокровенные мысли Булгакову было трудно, особенно в отношении творцов революционных потрясений.