В последнее время много нареканий вызывает традиционный путь анализа художественных произведений «по образам». Действительно, в этом случае текст порою как бы искусственно расчленяется: теряется та внутренняя связь, которая определяет сложную идейно-художественную структуру произведения. Однако в методическом отношении такой подход имеет и свои положительные стороны: анализ характеров действующих лиц дает возможность учащимся легче уяснить не только внутренний мир и поступки персонажей, но и ориентироваться в развитии действия, что, в свою очередь, помогает сознательнее воспринимать авторскую концепцию, авторский замысел всей пьесы в целом.
При этом нельзя допускать схематического деления героев на «положительных» и «отрицательных», главных и второстепенных и т. д. Это опасный путь, а применительно к творчеству Чехони вообще невозможный. Так, «на фоне» Лопахина ярче видна Раневская, по сравнению с которой Лопахин, в свою очередь, явно проигрывает. Но и Раневская в чем-то другом уступает ему. Нельзя понять Лопахина, не сравнив его с Петей Трофимовым, а отношение автора к Пете проявляется при неожиданном сопоставлении «вечного студента» с Гаевым… Нам представляется, что в таком направлении и следует вести анализ отдельных образов.
Как известно, ни одна пьеса Чехова не вызывала в критике и литературоведении таких дискуссий, как «Вишневый сад». Если же говорить о действующих лицах, то наиболее спорным оказался образ Раневской. Часто Раневскую воспринимали, прежде всего, как выразительницу настроений загнивающего дворянства, пустую, взбалмошную женщину, запутавшуюся в своей личной жизни.
В исследованиях последних лет образ Раневской истолковывается чаще уже как трагический. «Только это трагедия особая, чеховская,- пишет один из современных исследователей.- Она потрясает нас не страхом и не ужасом, как классическая трагедия, а тихой жалостью к героине, к ее горькой и безысходной судьбе». Вместе с тем и сегодня можно встретиться с утверждением, что Чехову «нисколько не жаль Раневскую» . Чья точка зрения более справедлива?
По моему мнению, образ чеховской героини вовсе не противоречив. Сложность не равняется противоречивости. Раневская постоянно верна себе, у нее есть своя внутренняя логика поведения. «Раневскую играть не трудно,- писал Чехов О. Л. Книппер-Чеховой 25 октября 1903 г.,- надо только с самого начала верный тон взять…». Первой исполнительнице роли Раневской в спектакле Московского Художественного театра О. Л. Книппер-Чеховой принадлежат очень интересные суждения о сути тех мыслей, переживаний и поступков ее героини, которые мы порой воспринимаем как противоречивые: «…у Раневской душа растерялась. Она не понимает, что происходит кругом… Что делать, как жить? И от этой неразберихи она. все время на грани - тут слезы, там смех. По-моему, все дело в том, что она на разломе двух эпох».
Этот «разлом двух эпох» особенно отчетливо проявляется в мотиве железной дороги, играющем существенную роль в пьесе. «Фирс вспоминает, как барии ездил в Париж па лошадях, как сушеную вишню возами отправляли в Харьков и в Москву… Путешествие на возах и поездка в поезде - это разные эпохи, разные мироощущения; именно как выражение исторического перелома выступает тема железной дороги в русской литературе второй половины XIX века».
Железная дорога властно вторглась в жизнь героев «Вишневого сада». Гаев настроен благодушно: «Вот железную дорогу построили, и стало удобно: можно позавтракать в городе». Но именно потому, что железная дорога прошла возле имения, вишневый сад обречен. Еще недавно имение было бездоходным, но теперь положение изменилось: появилось хорошее и удобное сообщение с городом. Теперь, но убеждению Лопахина, выгоднее вишневый сад разбить на дачные участки, а деревья вырубить.
Железная дорога перерезала всю прошлую жизнь героев. Неторопливая, размеренная, упорядоченная барская жизнь, где было так уютно, тепло, привычно, ушла навсегда.
Но слова О. Л. Книппер-Чеховой о разломе двух эпох можно воспринимать не только в конкретно-историческом, а и в более обобщенном плане. В этом случае они не могут не напомнить о проблематике трагедии Шекспира «Гамлет».
Тема «Чехов и Шекспир» уже поставлена и в советском, и в зарубежном литературоведении. Для учеников сопоставление этих имен может оказаться интересным и поучительным, так как будет способствовать формированию у них более широкого историко-литературного мышления. Как известно, трагедия «Гамлет» входит в школьную
В творчестве Шекспира Чехов выделял преимущественно нравственно-этическую проблематику. В этом отношении его особое внимание к «Гамлету» не случайно. Мысль героя трагедии Шекспира о порвавшейся «связи времен» была очень близка Чехову. Разорваны традиции, потеряно чувство долга, нарушены незыблемые некогда нравственные устои, гибнет культура. Поэтому в пьесе «Вишневый сад» глубоко закономерным является обращение к мотивам и образам «Гамлета». Порвалась связь времен - это лейтмотив пьесы Чехова. Но есть и другая линия в пьесе - напоминание о долге перед прошлым, об ответственности за настоящее. И это тоже связано с шекспировскими традициями. Как известно, в «Гамлете» герою трагедии является призрак его покойного отца; звучит голос долга, чести, верности. Интересно отметить, что когда призрак появляется в спальне королевы, то Гамлет его видит, а Гертруда - нет: она ведь забыла своего бывшего супруга и забыла непростительно быстро, поэтому она недостойна видеть его даже в облике призрака.
Вернемся к пьесе Чехова. Призрак покойной матери является только Раневской. Только она способна уловить в белом деревце что-то напоминавшее ей о невозвратной стране детства, о материнской ласке, о красоте и поэзии. И надо всем нависла угроза гибели, уничтожения. Кажется, образ матери и является Любови Андреевне именно для того, чтобы напомнить о прошлом, предупредить, остановить надвигающуюся катастрофу… Но тщетно.
Железная дорога в пьесе Чехова как бы символизирует объективную, независимую от действующих лиц угрозу, нависшую над вишневым садом. Утрату вишневого сада и Раневская, и Гаев воспринимают как неминуемую беду. Однако в надвигающихся событиях есть и их личная вина. Мы вправе говорить о диалектическом единстве понятий беда и вина применительно к чеховским героям. Беда и вина - объективные причины и субъективная ответственность. Прежде всего это касается Раневской. Та неразбериха, о которой упоминала О. Л. Книннер-Чехова, была следствием как объективных, так и субъективных причин, слитых воедино. Отсюда и сложность Раневской, парадоксальная близость ее хороших, добрых человеческих качеств к равнодушию, эгоизму, жестокости. И далеко не всегда можно провести резкую грань, сразу заметить, как ее нежность и бескорыстие, легкость и доброжелательность неуловимо преобразуются в легкомыслие, безответственность и - не будем бояться этого слова - предательство.
Чехов ни на минуту не дает забыть читателю о том трудном положении, в которое объективно попадает Любовь Андреевна, он во многом сочувствует своей героине и жалеет ее, однако в его отношении к Раневской явственно ощущается и суровый укор.
Давно уже обращено внимание на то, что Раневскую любят все действующие лица - не только ее родные (это попятно), но и Лопахин, и Петя, и слуги. И она, казалось бы, тоже любит всех. Ее ласковая улыбка, нежные слова адресованы всем без исключения, в том числе даже комнате («Детская, милая моя, прекрасная комната…»), даже шкапу («Шкапик мой родной…»). В ремарке сказано, что она при этом шкап целует. Так уже в самом начале пьесы Чехов очень тонко, осторожно и ненавязчиво вносит коррективы в наше восприятие этой милой и обаятельной женщины. С такой же целью используются и конкретные детали, великим мастером которых был драматург. Вот в том же I действии Любовь Андреевна растроганно восклицает: «Видит бог, я люблю родину, люблю нежно, я по могла смотреть из вагона, пес плакала. (Сквозь слезы.) Однако же, надо пить
кофе». Сухость Раневской поистине поразительна. Эмоциональных обращений у нее удостаивались даже комната и шкап, для няни же таких слов она не нашла, хотя тут-то, казалось бы, Любовь Андреевна и должна была расстроиться, заплакать… Настроение ее меняется чуть ли не мгновенно; отсюда переходы от слез к смеху, от печали к веселью, от ощущения нависшей угрозы к беспочвенным надеждам на чудесное спасение.
Очень важно в этом отношении и действие, в котором изображается бессмысленный бал, устроенный по настоянию Раневской в день торгов. Мысли Любови Андреевны все время там, в городе, на аукционе, она не может забыть о судьбе вишневого сада ни на минуту, но вслух говорит о чем-то другом, необязательном, случайном. Возникает впечатление, что она как будто освещена двумя прожекторами, установленными в разных углах: как известно, человеческая фигура получается в гаком случае не плоскостной, а объемной. Это результат поной художественной системы Чехова, но депо здесь и в своеобразии характера его героини.