«Вишневый сад» — драма или комедия

Высокая комедия не основана

единственно на смехе... и нередко

близко подходит к трагедии.

А. С. Пушкин

Почему А. П. Чехов назвал «Вишневый сад» комедией? Ответить на этот вопрос очень трудно. В XIX веке происходит некое смешение жанров, их взаимодействие. Появляются такие пьесы, как трагическая комедия, драма-комедия, драма-траги­комедия, лирическая комедия, комическая драма.

Трудность заключается в том, что в пьесе «Вишневый сад» есть все: и трагедия, и фарс, и лирическая комедия. Как определить жанр такой сложной пьесы?

А. П. Чехов не был в этом отношении одинок. Как объяснить, почему И. С. Тур­генев называет комедиями такие грустные пьесы, как «Нахлебник», «Месяц в де­ревне»? Почему А. Н. Островский отнес к жанру комедии такие произведения, как «Лес», «Последняя жертва», «Без вины виноватые»?

Наверное, это связано с живыми тогда еще традициями серьезной, высокой коме­дии, как называл ее А. С. Пушкин.

В русской литературе, начиная с А. С. Грибоедова, развивается особая жанро­вая форма, которая так и называется: высокая комедия. В этом жанре общечелове­ческий идеал обычно вступает в конфликт с каким-то комически освещаемым яв­лением. Нечто подобное мы видим и в пьесе Чехова: столкновение высокого идеала, воплощенного в символическом образе вишневого сада, с миром людей, которые не в состоянии его сохранить.

Но «Вишневый сад» — пьеса XX века. Пушкинское понимание высокой коме­дии, которая, по его словам, близко подходит к трагедии, в наши дни может быть передано с помощью другого термина: трагикомедия.

В трагикомедии драматург отражает одни и те же явления жизни и в комичес­ком, и в трагическом освещении. При этом трагическое и комическое, взаимодей­ствуя, усиливают друг друга, и получается органическое единство, которое уже невозможно разделить на составные части.

Итак, «Вишневый сад» — это скорее всего трагикомедия. Вспомним третье дей­ствие: в тот самый день, когда имение продает

ся с торгов, в доме устроен праздник. Вчитаемся в авторскую ремарку. Дирижером бальных танцев оказывается... Симеонов-Пищик. Вряд ли он переоделся во фрак. Значит, как всегда, в поддевке и шаро­варах, толстый, задыхающийся, он выкрикивает необходимые бальные команды, причем делает это на французском языке, которого не знает. И тут же Чехов упоми­нает о Варе, которая «тихо плачет и, танцуя, утирает слезы!» Ситуация трагикоми­ческая: танцуя, плачет. Дело не в одной Варе. Любовь Андреевна, напевая лезгинку, тревожно спрашивает о брате. Аня, которая только что взволнованно передавала матери слух о том, что вишневый сад уже продан, тут же идет танцевать с Трофимо­вым.

Все это нельзя разложить по полочкам: здесь комическое, а там трагическое. Так возникает новый жанр, позволяющий одновременно передать и жалость по отноше­нию к персонажам пьесы, и гнев, и сочувствие к ним, и их осуждение — все то, что вытекало из идейно-художественного замысла автора.

Интересно суждение Чехова: «Никаких сюжетов не нужно. В жизни нет сюже­тов, в ней все перемешано — глубокое с мелким, великое с ничтожным, трагичес­кое со смешным». Очевидно, у Чехова были причины не делать резкого различия между смешным и драматическим.

Он не признавал деления жанров на высокие и низкие, серьезные и смешные. Нет этого в жизни, не должно быть и в искусстве. В мемуарных воспо­минаниях Т. Л. Щепкиной-Куперник есть такой разговор с Чеховым: «— Вот бы написать такой водевиль: пережидают двое дождь в пустой риге, шутят, смеются, в любви объясняются — потом дождь проходит, солнце — и вдруг он умирает от разрыва сердца!

— Бог с Вами! — изумилась я. — Какой же это будет водевиль?

— А зато жизненно. Разве так не бывает? Вот шутим, смеемся — и вдруг — хлоп! Конец!»

Я думаю, жанр трагикомедии, полно отображает многообразие жизни, смеше­ние в ней радостного и скорбного, фарсового и горестного.

Может быть, в будущем этому жанру дадут другое название. Суть не в этом. Была бы пьеса хороша!