Пьесу «Три сестры» Чехов писал в Ялте, в самом начале нового века. И хотя пьеса была названа им драмой, в ней трагические мотивы переплетаются с комическими, много смеха, радости, музыки, к которым тянутся герои. Ощущение близости «здоровой, сильной бури» пронизывает пьесу. События начинают разворачиваться ранней весной, когда открываются первые рамы, в комнаты проникает шум улицы, согретый солнцем воздух. Создается особая атмосфера рождающейся влюбленности, ожидания счастья. Вспыхивают горячие споры о будущем, о смысле жизни, и надежды на близкие перемены кажутся такими реальными: вот стоит только переехать из провинции в Москву, и там начнется новая, настоящая жизнь.
Заканчивается же пьеса холодным осенним днем, когда улетают журавли, опадают листья и жизнь в городе замирает. Сестры остаются одни, все их надежды сгорают. Между тем погожим весенним днем и этой осенью проходит длинный-длинный ряд дней, тех самых будней, которые и производят свое опустошающее действие. В этой пьесе Чехов еще более настойчиво и в то же время мягко отказывается от прямого противоборства характеров, интересов. Настоящим противником трех сестер выступает одна лишь мещанка Наташа, жена их безвольного брата Андрея, которая постепенно прибирает весь дом к рукам. По отношению к сестрам оказывается враждебной вся окружающая их жизнь, «уклонившаяся от нормы».
Трагизм повседневности - особая форма драмы, наблюдаемая Чеховым. Перед нами не та исключительная ситуация, которая диктует ее участникам «открытое действие». Нет, писатель берет не ту прямую революционную ситуацию, которая . требует активной разрядки, взрыва, лозунга, голоса оружия. Он словно говорит: как жить человеку не в момент «бури», а до и после нее, в те долгие-долгие годы, когда неясен прямой враг, когда разрядка отрицательных эмоций либо невозможна, либо иллюзорна? Вот тогда и наступает длительная стадия «скрытого драматизма», сдержанных эмоций, активного торможения, требующая от человека не меньше, а может быть, и больше мужества, запаса воли и терпения, чем в моменты прямолинейных импульсивных действий и баррикадных боев, рождающих ко времени образы-лозунги.
Несправедливо было бы поэтому упрекать сестер Прозоровых в том, что они пассивны, «не борются» против Наташи, что лишь «уступают» ее натиску. Неспра- . ведливо было бы из-за этого лишать их «права на драму». Борьба за дом, за «место в жизни», за «материальное благополучие» - удел пошлых натур, полагает Чехов. Бездействие чеховских героев, исторически предопределенное, есть «массовый гамлетизм», свидетельство того, что «действие принадлежит черным силам быта».
Новые формы драматизма «самой жизни», открытые Чеховым, заставили его пересмотреть и традиционное представление о виновнике беды. В самом деле, кто виноват в трагедии трех сестер? Внеличный характер конфликта диктует неоднозначный ответ на этот вопрос. Виновна не только мещанка Наташа, не только безвольность окружающих мужчин и пассивность самих женщин, но и весь
Жизнь на каждом шагу обманывает сестер, говорит им свое «нельзя». Мечта о Москве, казавшаяся такой близкой, легко достижимой, становится призрачной. Билет «в Москву» нельзя купить по той простой причине, что это билет в несбыточное счастье. Бодрые надежды постепенно сменяются тоской, стон «в Москву, в Москву» - жестокой реальностью: «В Москву мы не уедем». Призывы к труду, вначале такие радостные, казавшиеся панацеей от всех бед, со временем тускнеют. «Работать, работать! - весело зовет вначале Ирина - В жаркую погоду так иногда хочется пить, как мне захотелось работать». Но «труд без поэзии, без мыслей» приносит одну усталость и разочарование, превращается в постылую обузу. Ирина сникла, похудела, не любит свою работу на телеграфе. Нет, это совсем не то, о чем она мечтала
Надежда на личное счастье тоже обманывает сестер. Старшая, Ольга, учительница гимназии, так хотела бы выйти замуж, кажется, пошла бы без любви, «кто бы ни посватал». Но время идет, Ольга постарела, она уже начальница гимназии, но по-прежнему одинока. Средняя сестра, Маша, «берет свое счастье урывочками», становится «злющей», но полк из города переводят в «царство Польское», и наступает горькое расставание с любовью. Младшая, Ирина, еще «не любила ни разу в жизни», не может полюбить и Тузенбаха, ее душа - как «дорогой рояль», который заперт, а «ключ потерян».
Даже в простом, бесхитростном празднике жизнь отказывает сестрам. Череда будней, скука повседневности, кажется, вот-вот прервется. Зимний святочный вечер. Ждут ряженых. В гостиной Прозоровых снова затевается спор о счастье, о смысле жизни, уже посыпались шутки, смех. Тузенбах садится за рояль. Маша начинает вальсировать. Внезапно музыка обрывается: Наташа не велела - «Бобик нездоров». Ряженых не пускают. Праздник оказывается под запретом. Будни сильнее праздников.
Так сгорают все надежды сестер. В этом смысле ночной пожар третьего акта символичен. Ощущение наступающей бездомности, бесприютности входит в Про-зоровский дом. Образ дома, домашнего очага, насиженного гнезда у Чехова обычно несет в себе надежную тему уюта, тепла, крова, крыши над головой. Мирный быт может защитить человека от враждебного окружения. Во время пожара Прозоровский дом становится пристанищем для погорельцев, он распахнут сквознякам, люди всю ночь маются, дремлют сидя, как на вокзале. Тема гонимости, «антидомашности», обездоленности завершается в последнем акте. Это акт прощания. Слезы, боль потерь, горечь одиночества сливаются с высокой поэтической мелодией долга как необходимости жить, жить, несмотря ни на что, терпеть и верить, что «страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас...». «Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем, зачем страдаем... Если бы знать, если бы знать!» Сестры стоят, прижавшись друг к другу, словно освещенные светом из вечности.