Отзыв Лермонтова о Гамлете нужно рассматривать на фоне литературной эпохи. В период наивысшего подъема романтизма Шекспир становится знаменем, величайшим, недосягаемым образцом высокой поэзии. «Наибольшее значение Шекспир имел для французского романтизма 1820—1830-х годов, — пишет Б. Г. Реизов, — когда он был знаменем в борьбе с классицизмом и в значительной мере образцом не только для новой драматургии, но и для новой литературы и эстетики».
Не меньше обязан Шекспиру и русский романтизм, творчество которого воспринималось в России через его немецких и французских истолкователей. Русская печать 1820—1830-х годов полна восторженных отзывов, в которых великий английский драматург был объявлен романтиком (в том числе и Белинским). «Шекспир божественный, великий, недостижимый Шекспир, — писал он в «Литературных мечтаньях», — постиг и ад, и землю, и небо; царь природы, он взял равную дань и с добра, и с зла и подсмотрел в своем вдохновенном ясновидении биение пульса вселенной.. .». На первый план романтизмом был выдвинут психологизм Шекспира, достигший своей вершины в «Гамлете», где автор, как писал С. П. Шевырев, «доходит до высших неразрешимых загадок жизни… Шекспир в этой трагедии хотел раскрыть глубочайшее дно Океана жизни: вот почему она так темна и таинственна».
В суждениях Белинского о Гамлете наблюдается некоторая непоследовательность. Он, с одной стороны, как будто солидаризуется с Гёте, с его взглядом на Гамлета как на человека нерешительного, «безвольного хрупкого юношу, на плечи которого свалилась непосильная задача».30 Белинский говорит о слабости воли у Гамлета, указывая, что, несмотря на веские причины «мстить неумолимо, страшно за поруганное право… за добродетель, за величие, за себя самого», Гамлет не решается вступить со злом в «открытый и отчаянный бой». С другой стороны, Белинским подчеркивается «величие и чистота души» Гамлета, подчеркивается, что он слаб «не по природе», а «только вследствие распадения» воли, что «от природы Гамлет человек сильный»: «Его желчная ирония, его мгновенные вспышки, его страстные выходки в разговоре с матерью, — писал Белинский, — гордое презрение и нескрываемая ненависть к дяде — все это свидетельствует об энергии и великости души».
Лермонтовское понимание сущности образа Гамлета, как было указано Б. М. Эйхенбаумом, ближе к толкованию Ф. Гизо, для которого Гамлет не безвольное существо, а активный, стойкий борец за справедливость, «которому нужна не месть, но суд, который предается не пессимистическим сетованиям о мировом зле, а настойчивым поискам правды».32 Романтики открыли в Шекспире величайшего истолкователя «жизни души и сердца». Гамлет привлекал их как психологический тип, как сложный характер с его внутренней борьбой, противоречивым миром страстей, чувств и дум, с его напряженным трагизмом мыслящей и страдающей личности.
С этих позиций подошел к оценке образа Гамлета и Лермонтов. Нападки Гамлета (и героя романа Лермонтова) на добро нужно понимать, по мысли Тургенева, как нападки «на поддельное добро», под личиной которого опять-таки скрывается «зло и ложь, его исконные враги». Сопоставляя Гамлета с Мефистофелем, Тургенев отмечал: «Гамлет тот же Мефистофель, но Мефистофель, заключенный в живой круг человеческой природы; от того его отрицание не есть зло — оно само направлено против зла».
Эта мысль близка суждениям Белинского о Печорине и вообще о героях Лермонтова. «Гамлет» относится ко второму периоду творчества английского драматурга, когда он все больше углубляется в нравственно-психологическую проблематику, обращаясь к теме трагического конфликта мыслящей и страдающей личности со средой, чем и объясняется обостренный интерес романтиков вообще и Лермонтова в частности к трагедии Шекспира.
Гамлет и Печорин — две психологические загадки, два ярких образа, постоянно вызывающие самые разноречивые суждения. Личность Гамлета, как и Печорина, окутана таинственным сумраком.
Гамлет — средоточие трагедии Шекспира. В нем главная идея и пафос произведения. Таким же является Печорин в романе Лермонтова. Литература о «Гамлете» огромна. Написано бесконечное множество статей, книг, исследований, где трагедия Шекспира рассматривается с различных точек зрения. Одни видят пафос трагедии Шекспира в утверждении необходимости борьбы против зла, против всего того, что искажает естественную природу человека, заложенные в ней добрые, гуманные начала. Другие полагают, что основная идея «Гамлета» заключается в конфликте между законом и долгом, что пафос его «составляет борьба негодования на порок и преступление с бессилием вступить с ними в открытый и отчаянный бой, как того требует сознание долга». Такая же пестрота суждений об образе Гамлета, самом «загадочном» из всех образов, созданных великим английским драматургом: «Грубый и мягкий, жаждущий мести и по желающий мстить, мудрый и безумный, слабовольный и волевой, человек рефлексии и человек действия, — пишет Б. Г. Рейки и, — Гамлет наделялся самыми противоположными психологическими свойствами и служил поводом для разнообразнейших психологических, эстетических и философских размышлении».
Гамлет, как и «Джоконда» Леонардо да Нянчи, как и любой значительный художе-стиоггпый образ, открывает широкий простор для индивидуального восприятия. В этом видел И. С. Тургенев «особенное преимущество великих поэтических произведений», воззрения- на которые, «как и на жизнь вообще, могут быть бесконечно разнообразны. . .».36 Каждый из исследователей н Гамлете Шекспира, в многогранности его открывает то, что более близко, созвучно собственным эстетическим вкусам и представлениям.
К. Мюир, один из современных английских исследователей Шекспира, говоря о том, как «портреты» принца Датского, восс
Шекспир стремился подчеркнуть, что этот человек чересчур сложен, чтобы его можно было бы свести к формуле». Таков и Печорин. Белинский, которому мы обязаны более всего раскрытием сущности лермонтовского образа, суждения свои о Печорине заключает словами: «Он скрывается от нас таким же неполным и неразгаданным существом, как и являлся нам в начале романа». Источник трагизма Гамлета, как и Печорина, заключается в том, что они являются «олицетворением душевного одиночества, неспособного открывать себя другим». И Гамлет, и Печорин принадлежат к образам «тревожным». В них таится какая-то притягательная сила. К ним невозможно относиться равнодушно. Каждое поколение по-своему сопереживает их трагедию.
Гамлета критика нередко «обвиняла» и «обвиняет» в том же, что обычно приписывается и Печорину: в «эгоизме», «грубости», «глумлении» над окружающими, «позерстве», «бессердечности», «жестокости», «безверии», «скептицизме». Подобный взгляд на шекспировский образ в русской критике с наибольшей последовательностью проводится в известной статье И. С. Тургенева «Гамлет и Дон-Кихот»: «Он весь живет для самого себя, он эгоист … не находит ничего в целом мире, к чему бы мог прилепиться душою; он скептик — в вечно возится и носится с самим собою … вечно глядя внутрь себя, он знает до тонкости все свои недостатки, презирает их, презирает самого себя… Он не знает, чего хочет и зачем живет … сочувствует ему всякий, и оно понятно: почти каждый находит в нем собственные черты: но любить его, повторяем, нельзя, потому что он никого сам не любит … проницательный, тонкий, скептический ум…
При чтении этих строк невольно приходит на ум, что писала критика о «Герое нашего времени». Почти каждое из этих психологических определений как в плане отрицательном, так и положительном говорилось о Печорине в разное время, начиная с момента появления романа Лермонтова вплоть до наших дней, разумеется, с различных идейных и методологических позиций, с иными акцентами и в ином словесном оформлении: Печорин «эгоист», «позирует и глумится»; он «никого не любит» и «одинок»; он обладает «проницательным, тонким, скептическим умом».
Гамлету около тридцати лет. Печорину примерно столько же. Они совпадают в главном: жизненной позиции, отношениях к внешней среде, склонности к самоанализу, самопознанию, напряженном психологизме, объясняемом тем, что «страждущий дух ищет спасения в самом себе». Шекспир различает понятия «внешний» и «внутренний» человек (Гамлет, II, 2, 111). Им подчеркивается способность Гамлета пристальным взглядом заглянуть в себя, в свой внутренний мир. Гамлету знакомо состояние, когда душа как бы приобретает зрение. Когда Горацио спрашивает его, где видит он образ убитого отца, Гамлет отвечает: «…в очах моей души».
Жизнь Гамлета, как она показана в трагедии, распадается как бы на два этапа с четко выраженными рубежами. О первом мы знаем немного, но одно ясно, что перед нами юный мечтатель, воспитанный в духе идей эпохи Возрождения. Он живет более в мире идеальном, нежели реальном; окрыленный возвышенными идеалами века, верит он в жизнь и людей, добро и справедливость. Перелом в судьбе Гамлета, как и в поведении его, происходит после внезапной смерти отца, в котором он видел идеал человека и государственного деятеля. Он глубоко скорбит. Клавдий, который по натуре является контрастом своему брату, не просто антипатичен Гамлету: последний охвачен смутным предчувствием страшного преступления. Встреча с призраком отца открывает Гамлету ужасную тайну. «Потерять веру в людей вследствие какого-нибудь горького опыта, — писал Белинский, — еще не значит потерять все и потерять безвозвратно: такая потеря кажется только потерею вследствие мгновенного ожесточения, которое может продолжаться более или менее, но не может быть всегдашним состоянием великой души; но потерять веру в самого себя, увидеть свои убеждения в совершенном разладе с жизнью — это потеря, и потеря ужасная. Таково состояние Гамлета».45 Он столкнулся со страшной действительностью, с ужасами реальной жизни, и это стало источником его внутренней трагедии.
Действительность вступает в свои права. Гамлет видит и трагически переживает всю несообразность своих идеалов с тем, что открыла ему суровая реальность. Он убеждается, что, как писал Белинский, «мечты о жизни и самая жизнь совсем не одно и то же, что из двух одно должно быть ложно: и в его глазах ложь осталась за жизнью, а не за его мечтами о жизни». Столкновение с действительностью, когда он «увидел мир и человека не такими, какими бы он хотел их видеть, но … такими, каковы они суть в самом деле», убило в Гамлете веру в жизнь и людей, добро и справедливость.
Печорин в иную эпоху, чем Гамлет, при других исторических обстоятельствах переживает аналогичную с принцем Датским эволюцию. В романе Лермонтова первый этап, когда Печорин верил в людей и добро, как бы отсутствует. Но он звучит постоянно в подтексте не только «Героя нашего времени», но ив других произведениях Лермонтова. Герой Лермонтова, писал Б. М. Эйхенбаум, «злобный и даже порочный, но не потому, что он таким рожден, а потому, что он таким стал, пройдя (как Демон) весь путь от любви и страстных порывов к добру до ненависти и презрения». В автохарактеристиках, в исповеди Печорина мелькает мысль о том, что он не такой, каким кажется окружающим, что по природе своей он другой, что он некогда верил и любил, что изломан он жизнью, ожесточен обстоятельствами.
У Печорина, как и у Гамлета, зло и порок возбуждают благородный гнев и негодование. Его душа, как «прекрасная душа» Гамлета, «прокляла все доброе и злое — прокляла жизнь».