Устойчивое представление о летописце сформировано Пушкиным, точнее - персонажем трагедии "Борис Годунов" Григорием. Летописец - это тот, кто:
Спокойно зрит на правых и виновных,
Добру и злу внимая равнодушно,
Не ведая ни жалости, ни гнева.
Григорий не прав: летописец - автор, осмысливающий и оценивающий того и тех, о чем и о ком он пишет, хотя на первый взгляд летописная форма действительно способна справиться только с фиксацией, регистрацией событий:
Казалось бы, невозможно сообщить тексту какую-то дополнительную семантическую, тем более эмоциональную, нагрузку, выстраивая рассказ из таких хронособытийных "кирпичей". Однако обратимся к хорошо всем известной (благодаря балладе Пушкина) сцене гибели Олега. По Пушкину, Олег поехал прощаться со своим любимым конем, "верным товарищем". В летописи ситуация несколько иная.
Узнав, что конь умер, Олег презрительно смеется: "... посма ся и укори кудесника, река: "То ти неправо глаголють волъсви, но все то льжа есть: конь умерлъ есть, а я живъ". О смехе упоминается еще раз: князь, смеясь, наступает на череп коня. Смех в системе средневекового повествования - не просто художественная подробность или случайно подмеченная рассказчиком деталь. Это резко характеристическая черта: "Смех бо не хрестьяньско есть"2 . Смех - признак гордыни, гордыни необоснованной и подлежащей наказанию. Гордыня и смех сопряжены с противником Бога, смех - "сатанинский". Олег приехал не прощаться с останками любимого существа (как в балладе Пушкина): он смеется над предсказанием и со смехом попирает ногою череп. Только ли череп? Он попирает свою судьбу, которая, кажется, уже не властна над ним. Это - гордыня.
Но из эпизода гибели Олега, взятого изолированно, не ясно, каким образом такая гордыня развилась в Олеге. Есть ли в летописи материал, способный прояснить нам это? Оказывается, есть. Для этого нам придется обратиться к "биографии" Олега, как она изложена в летописи. Начинает свою деятельность Олег как князь местного, областного масштаба. По "Повести временных лет" (ПВЛ), он получает нечто вроде регентства при сыне Рюрика и некоторое время продолжает оставаться новгородским правителем. Но затем он начинает движение по течению Днепра, захватывая и подчиняя своей власти города - Смоленск, Любеч. Он ут
Из местного князька, находника, Олег становится главой огромного государства, способного вести самостоятельную политику на мировой арене. Читатель является свидетелем неудержимого взлета его "карьеры". Наконец, Олег во главе армии, состоящей из воинов тринадцати племен или земель, движется на Византийскую империю, и греки не способны противостоять ему. Он получает с них непомерную дань и заключает с империей договор как глава равновеликого государства. Его щит красуется на вратах Константинополя, "показуа победу". Греки, по летописи, готовы видеть в нем "святого Дмитрия", посланного на них Богом за грехи; свои, язычники, считают его "вещим", способным провидеть то, что не доступно обычному человеческому взору: он отказался от пищи, предложенной греками на пиру, "проведав", что она отравлена.
Все и вся покорились Олегу. Кажется, уже нет силы на земле, способной противостоять ему. Вот та основа, на которой разрастается гордыня Олега, и в летописи читателю объективно показан этот путь. Эпизод смерти проясняет, высветляет идею, заложенную во всей его биографии. Теперь уже не только города, племена, государства покорились Олегу - кажется, сама судьба отступилась от него: конь умер, а я жив. Ему надо окончательно удостовериться в своей победе над судьбой, он глумится над останками существа, от которого он должен был принять смерть: "...Отъ сего ли лба смьрть было взяти мн ?" И въступи ногою на лобъ; и выникнувши змиа изо лба, и уклюну в ногу. И с того разбол ся и умре".
Гордыня наказана, рок торжествует, очевидность посрамлена.
Но теперь видно, что такая смерть является необходимым следствием такой жизни. Описание гибели князя как бы обратным светом пронизывает все предшествующее изображение деяний Олега, и вся его биография становится идеологически осмысленной и художественно замкнутой, становится не механической суммой погодных записей, а сюжетно и, стало быть, идейно организованным повествованием.