Обращаясь к произведениям классиков мировой литературы, мы невольно выстраиваем в своем сознании ценностную шкалу, определяющую мировоззрение того или иного писателя или поэта. У этой шкалы очень много различных сторон. Рамки нашего очерка не позволяют рассмотреть подробно всю ценностную шкалу, характерную для определенной эпохи. Попробуем выделить один из аспектов этой шкалы, а именно, проследим отношение писателей и поэтов конца XVIII — первой половины XIX в. к пониманию красоты человека. И здесь важно отметить, что в указанную эпоху в понятие «красота» входили не только физические достоинства и внешний облик человек, но также его возраст, духовные качества, даже положение в обществе и род занятий.
Например, в эпоху так называемого «галантного», по определению Эдуарда Фукса, века (XVII — нач. XVIII в.) красивым считался человек, предназначенный к бездействию и безделию. Все, что во внешнем облике человека напоминало о систематической работе или с виду благоприятствовало ей, считалось некрасивым. Женщины особое внимание обращали на лицо мужчины. Обольстительным нередко называли юношу, едва вступившего в свет, с тонкими, почти женственными чертами лица. Господствовал идеал этакого петиметра. Молодые люди того времени не только внимательно следили за своим платьем, до мелочей продумывали свой туалет, но и старались быть обходительными и утонченными в манерах.
Предметом особой заботы для «галантных» мужчин был уход за ногтями. Тщательное подпиливание и обработка ногтя, придание ему красивой формы — занятие нескольких часов для кавалеров, готовящихся к светскому выходу. Опрятные, ухоженные ногти в сочетании с тонкими и длинными пальцами и аристократически тонким запястьем, обрамленным кружевным манжетом, — это объект зависти для мужчин и показатель хорошего вкуса и изящества в глазах женщин. Одну из таких рук очень точно описал И. С. Тургенев в «Отцах и детях»: «Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку с длинными розовыми ногтями, — руку, казавшуюся еще красивей от снежной белизны рукавчика, застегнутого одиноким крупным опалом…»
Новый, «буржуазный» век (конец XVIII — первая половина XIX в.) выдвигает иные требования к мужчине. Это должен быть человек ума и воли. Идеалом провозглашаются ясный и энергичный взгляд, прямая и напряженная осанка, жесты, исполненные силы воли, оттенок самосознания в голосе, твердость характера, умение захватить и удержать захваченное, некоторая грубость в манерах, подчас агрессивность в поведении, а также физическая сила и здоровье. Интересно, что этот новый идеал со временем как бы раздваивается, обретая два, несколько отличных друг от друга, образа. Первый образ представлен волевым и деятельным мужчиной со «светлой» головой и «железной» хваткой. Такой человек, как, например, герой знаменитого романа И. А. Гончарова Штольц «…шел твердо и бодро; жил по бюджету, стараясь тратить каждый день, как каждый рубль, с ежеминутным, никогда не дремлющим контролем издержанного времени, труда, сил души и сердца. Подобные люди славились своей практичностью, умением «создавать» себя и других. При всем этом они вовсе не были объектом женского обожания. Их уважали, ими гордились, ставили их в пример, но не более того.
Как это ни парадоксально, но предметом женской страсти становились мужчины другого типа. Этот второй «идеальный» образ родился как протест против светских львов и петиметров, как негодование новой молодежи против кавалеров в рюшечках, против изящных манер и культа поклонения даме. Антирыцарский и антиромантический идеал мужчины впервые появился в Германии в среде немецкого студенчества. О своем пребывании в Гиссенском университете магистр Лаукхарт сообщает, что «только немногие студенты в Гиссене ухаживают за женщинами (machen knorfe), ибо это считается признаком петиметра, недостойным настоящего бурша… что большинство ведет себя — как говорится в песенке, — как свиньи». Молодые люди этого типа особое внимание уделяли своему телосложению. Настоящий мужчина, по их мнению, — тот, чье тело состоит из мускулов, кто в противоположность петиметру разыгрывает силача, чей взгляд более чем дерзок, манеры неуклюжи и порывисты, тон — грубо солдатский, кто никогда не снимает шляпы, даже в коляске. Ни о каком уходе за собой, своим платьем и ногтями не могло идти и речи. Все это теперь презиралось.
Что примечательно, женщины нередко влюблялись в этих представителей «грубого, животного темперамента и сметливого ума», по словам Г. Флобера об одном из любовников своей героини мадам Бовари. Такие мужчины, как Родольф Буланже у Флобера или как тургеневский натуралист Евгений Базаров, вызывали уважение, хотя зачастую их не понимали. Они были чрезвычайно интересны и новы для дам, которых поражали их незаурядность, нигилизм и вообще негативный характер их образа. Мужчины старшего поколения придерживались более строгих правил. Они следили за собой, но не проявляли чрезмерного рвения к модным туалетам. Жили спокойно и размеренно. Идеалом для них был человек, подобный патриарху, своей семьи и капитала — Джолиону Форсайту, герою бессмертной «Саги…» Дж. Голсуорси. Все сказанное прежде относилось к идеалу мужской красоты. Поговорим о представительницах прекрасного пола. Есл
XIX в. — это поистине эра целесообразности. Исходя из этого, все в женщине должно быть к месту: ничего лишнего, но и никаких физических недостатков: Культивируется ее способность выносить и родить ребенка. А сделать это может только здоровая женщина. Отношение к женщине как к самке сделало идеалом не ренессансную одухотворенную Мадонну, а пышущую силой и здоровьем мать. Много внимания уделяется телосложению. PI здесь все подчинено родовой функции: женщина должна иметь широкий таз, должна сама кормить произведенных ею на свет малышей, а значит, ее грудь должна быть полной и крепкой. Таким образом, эпоха «буржуазного» века отмечена культом здоровья и материнства: «И в самом деле, есть ли на свете что-нибудь пленительнее молодой красивой матери с здоровым ребенком на руках?» — с восхищением писал И. С. Тургенев о Фенечке в «Отцах и детях». Кстати, в XIX в. художники и писатели любили изображать мужчин и женщин в расцвете сил: «Бывает эпоха в жизни молодых женщин, когда они вдруг начинают расцветать и распускаться, как летние розы…» (снова Тургенев, «Отцы и дети»).
Между тем для писателей-романтиков этого времени культ здоровья и пышности тела совершенно чужд. Почти с отвращением пишет М. Погодин в повести «Черная немочь» о будущей жене своего героя, о «девочке толстой-претолстой, с одутловатыми щеками». Не будучи романтиком, Евгений Онегин, как и сам Пушкин, румяной и веселой Ольге предпочел бы печальную Татьяну:
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
Интересно отметить, что XIX в. — начало эпохи женской эмансипации. В связи с этим нельзя пройти мимо еще одного модного веяния первой половины этого столетия. Теперь становится популярным некоторое «геройское», энергическое начало в женщине. Женщина-деятельница, зачастую пытающаяся противопоставить себя мужчине не только в семье, в свете, но и в деловой сфере, впервые возникает именно в это время. Вспомним, как Дж. Голсуорси одну из таких женщин — свою героиню Джун Форсайт — называл «копной волос плюс характер», «крошкой с бесстрашным взглядом синих глаз и твердым подбородком…». Подобных леди уважали все, даже мужчины. С эмансипацией слабого пола им уже приходилось считаться. Но любовь и страсть в них пробуждали красавицы иного типа, скорее соотносящегося с идеалом романтическим.
Тоска романтиков по печальным, загадочным, полным тайны и очарования женственности девушкам — явление, постепенно становящееся тенденцией к 30-м гг. XIX столетия. Романтический культ хрупкости и нежности будет постоянно возникать, расцветать, увядать и снова возрождаться на протяжении всей эпохи «буржуазного» века, как он расцветает и увядает сейчас. Но тогда ценилась уже не безжизненность еле уловимых черт. Мужчинам нравились мягкость, теплота, движение, чувственность, пластика, жизнь. Этот почти ренессансный идеал красоты воплотил Голсуорси в «Саге…» в образе Ирэн: «…в ее щеках чувствовалось тепло, хотя румянца на них не было; большие темные глаза мягко светились. Но мужчины смотрели на ее губы, в которых таился вопрос и ответ, на ее губы с еле заметной улыбкой; они были нежные, чувственные и мягкие…» Ирэн олицетворяет для представителей сильного пола мечту о вечной женственности. В подобных ей не просто влюбляются, ими восхищаются, перед ними преклоняются, как перед богинями.
Итак, заканчивая эту небольшую статью о красоте, отметим, что в ней мы обратили внимание только на основные моменты, раскрывающие отношение писателей и поэтов, художников и публицистов к идеалу красоты современного им человека. А само эстетическое воплощение этого идеала в искусстве — это лишь один из отрезков нашей ценностной шкалы, изучение которой представляется делом чрезвычайно интересным и трудным. Но оно уже не является предметом данной статьи.