Начиная с повести «Круглянский мост», Василь Быков написал несколько произведений, включая «Обелиск» (1971), «Дожить до рассвета» (1972), «Пойти и не вернуться» (1978), которые и критики, и читатели именуют партизанскими на том основании, что в них действуют партизаны. Но если сравнить их с такими книгами непосредственных участников партизанского движения, как «Люди с чистой совестью» П. Вершигоры или «Подпольный обком действует» А. Федорова, само собой обнаружится, что как раз с точки зрения партизанского быта произведения Василя Быкова наиболее уязвимы, автору явно недостает неотразимых деталей, самостоятельных наблюдений. Даже случай с овцой, заимствованный им из рассказа одного из своих друзей, из-за недостатка убедительных подробностей воспринимается как следствие вопиющей непредусмотрительности.
Тем не менее, для самого Василя Быкова это не имеет решающего значения. Конечно же, по возможности, он стремится быть точным в изображении партизанского житья-бытья. Его интересует оно его все-таки не своими деталями, а тем, что, если угодно, их можно иногда игнорировать ради главного — ради восприятия партизанской борьбы как олицетворения предельно сложных, даже невероятных обстоятельств, в которых может оказаться человек на войне. Ими-то, этими обстоятельствами, писатель и проверяет своего героя. Вот и в «Сотникове», по собственным словам писателя, его «интересовали два нравственных момента, которые упрощенно можно определить так: что такое человек перед сокрушающей силой бесчеловечных обстоятельств? На что он способен, когда возможности отстоять свою жизнь исчерпаны им до конца и предотвратить смерть невозможно?». Одни в таких обстоятельствах— и среди них Сотников — мобилизуют все интеллектуальные, нравственные ресурсы, весь свой жизненный опыт и сознательно идут на смерть, подтверждая и смертью свое право на высокое звание человека. (Последовательный анализ внутреннего процесса, завершающегося такой победой Сотникова, составляет сильную сторону повести.)
Другие — и среди них Рыбак — пытаются совместить несовместимое, надеясь перехитрить обстоятельства, ценою небольшой уступки врагу вырваться из них, чтобы потом возместить уступку беспощадной местью, а в действительности оказываются прислужниками врага, (Анализ процесса постепенного «падения» Рыбака — другая, не менее сильная сторона повести.)
В цитированной только что статье «Как создавалась повесть «Сотников» Василь Быков рассказал реальный случай с одним своим сослуживцем. Тот умело командовал батальоном на Днепровском плацдарме и был «посмертно» удостоен высокой награды. Но в том же бою, как выяснилось впоследствии, сослуживец не погиб, а получил тяжелое
Этот реальный случай и подсказал писателю нравственную идею, положенную в основу повести «Сотников» и разработанную с бескомпромиссной последовательностью, но без каких-либо упрощений, огрублений. «Сотников по натуре вовсе не герой без страха и упрека, — писал о нем в той же статье автор,— и если он честно умирает, то потому прежде всего, что его нравственная основа в данных обстоятельствах не позволяла ему поступать иначе, искать другой конец. Рыбак тоже не подлец по натуре; сложись обстоятельства иначе, возможно, проявилась бы совершенно другая сторона его характера и он предстал бы перед людьми совсем в ином свете. Но неумолимая сила военных обстоятельств вынудила каждого сделать самый решающий в человеческой жизни выбор — умереть достойно или остаться жить подло. И каждый выбрал свое».
В цитируемой статье Василь Быков ответил на письма читателей по поводу «Сотникова». «В подавляющем большинстве своих откликов, — отмечал он, — читатели становятся на сторону Сотникова, хотя некоторым и не совсем по душе его человеческая жесткость, аскетический максимализм, которые несколько сушат образ, обедняют его житейски. Но нельзя упускать из виду, как много пришлось пережить этому еще молодому человеку (разгром полка, плен, побег, болезнь, ранение и новый плен), чтобы понять, как ожесточилась его душа. Некоторым больше импонирует прагматическая натура Рыбака, который почти до конца в общем-то сносно относится к Сотникову и в труднейших обстоятельствах плена не теряет надежды на спасение, хотя, может, и не совсем благовидным путем, Со своей стороны, я мог бы заметить только, что прагматизм» терпим, когда он не преступает нравственных основ нашего человеческого общежития. Да, разумеется, трудно требовать от человека высокой человечности в обстоятельствах бесчеловечных, но ведь Существует же предел, за которым человечность рискует превратиться в свою противоположность! Об этом повесть».