Схематизм же сюжетов предполагает известную свободу выбора из накопленного материала и сочетания мотивов в порядке, не обязательно обусловленном их содержанием, но и зависящем от авторского понимания – в этом смысле сюжет – уже акт творчества. Ученый пытался выяснить, какие мотивы могли зародиться в сознании первобытных людей на основе отражения условий их жизни. Веселовский подчеркивал, что история не знает изолированных племен, народностей и наций. Стало быть, не зная, вошли ли в состав конкретного произведения какие-либо заимствованные элементы, нельзя сводить их ни к реальной истории ни к первобытной мифологии. То, что на первый взгляд кажется цельным монолитом, на самом деле может быть составлено из элементов разного происхождения и времени. Устанавливая путем сравнительного изучения доисторического быта и его отражений в древнейших поэтических памятниках зачаточные мотивные формулы, далее можно уже попытаться проследить историю их преобразования в сложные композиции, простирающиеся вплоть до современности. В конце девятнадцатого столетия в русском литературоведении сложилась психологическая школа.
Представители этой школы, отыскивая стимулы, определяющие художественное творчество, опирались на психологию как на точную науку и видели решение своей задачи в психологическом анализе литературных героев и личности самих авторов. Литература рассматривалась ими как продукт душевной деятельности писателя. Основоположником психологической школы в русской филологии был Александр Афанасьевич Потебня (1835-1891). В 1862 году в «Журнале министерства народного просвещения» Потебня опубликовал свой знаменитый труд «Мысль и язык» - наиболее полное изложение своих лингвистических и литературных взглядов. В основе учения Потебни – мысль о связи языка и мышления, высказанная еще немецким филологом В. Гумбольдтом (1767-1835), который изучал слово как деятельность. Слово не просто носитель мысли – оно генератор мысли. В качестве орудия создания мысли язык, по Потебне, служит основой любых явлений духовной и нравственной жизни. Потебня обосновывает это своей концепцией развития человеческой мысли и речи. Язык он считает социальным явлением и средством коммуникации между людьми, однако понимание слова, по Потебне, сугубо индивидуально: «никто не думает при слове именно того самого, что другой». Кроме внешней, звуковой формы, считает Потебня, многие слова несут в себе еще образ («представление»), который составляет внутреннюю форму — важнейшую категорию структуры слова.
Другое важнейшее положение учения Потебни — аналогия между словом и художественным произведением. Внутренней форме слова соответствует внутренняя форма произведения. Слово, по Потебне, это эстетический феномен, во всем подобный произведению художественной литературы. Поэзия как способ мышления не только там, где великие произведения, но всюду, где размышляют и говорят. Потебня полагает, что «история литературы должна все более и более сближаться с историей языка, без которой она также ненаучна, как физиология без химии».
Трем элементам слова – звуку, внутренней форме, лексическому значению – в художественном произведении соответствуют: внешняя форма, образ и содержание. Потебня предполагал проанализировать соотношение слова и произведения литературы на примере всех основных жанров литературы – от пословицы до романа, но успел рассмотреть только басню и отчасти пословицу, да и это дошло до нас лишь в записи одной из слушательниц в книге А. А. Потебня. "Из лекций по теории словесности. Басня. Пословица. Поговорка". В учении Потебни важно выделить ряд чрезвычайно сильных положений: ученый направил внимание науки на проблемы художественности, на специфически литературные проблемы образности и поэтичности, забытые господствовавшей в то время культурно-исторической школой. Настаивая на идее развития Потебня историчен в своих построениях, он убежден в неизбежности принципа историзма в исследованиях литературных произведений: «Всякое наблюдение данного момента вызывает наблюдение предшествующего и вытягивается в нить времени» (Потебня А. А. Из записок по теории словесности).
Итак, на основе выше изложенного, можно сделать вывод, о том, что русское литературоведение, начав бурно развиваться в девятнадцатом веке, проделало в своем развитии большой и плодотворный путь. Представители каждой из школ литературоведения внесли существенный вклад в дело изучения фольклора, так как все они понимали, что изучение любой национальной литературы следует начинать с ее истоков, которыми как раз и являются мифы и фольклор. Современные литературоведы, как нам кажется, не имеют права причислять себя ни к одной из вышеперечисленных литературных школ, да и вряд ли сегодня это придет кому-то в голову. Истина, как всегда, где-то посередине, этот принцип мы и попытаемся использовать при анализе мотивов и сюжетов волшебной сказки.По нашему мнению, наиболее полное исследование в области изучения русской сказки было предпринято русским литературоведом В. Я. Проппом, на некоторых аспектах которого – мотивах и сюжетах сказок мы здесь и остановимся. В. Я. Пропп считал, что мотивы в волшебных сказках заменяются функциями – поступками действующего лица, определяемыми с точки зрения его значения для хода действия. Проппом были изучены все основные функции волшебной сказки. Пропп считал, что сказочных функций чрезвычайно мало, а персонажей чрезвычайно много. Этим и объяснял он «двоякое» качество сказки: ее поразительное многообразие, ее пестроту и сказочность, и, с другой стороны ее поразительное однообразие .
Важно напомнить также и определение мотива, данное в «Словаре русского языка» С. И. Ожегова: Мотив – это побу
На вопрос о том, почему так происходит, не находится никакого ответа, если только не считать ответом простое – так надо. Психологи считают, сто многими поступками человека движет страх, который является неизбежной принадлежностью нашей жизни. История человечества от прошлого до настоящего состоит из попыток преодолеть, уменьшить, пересилить и обуздать страх, который содержится в самом нашем существовании и является отражением нашей зависимости и нашего знания о неизбежности смерти, страх увеличивается тогда, когда образ жизни человека изменяется вопреки его желанию. С одной стороны страх активизирует, с другой парализует человека. Все новое, неизвестное, впервые случившееся или пережитое, наряду с привлекательностью нового, сопровождается страхом. Человеку одновременно свойственны взаимоисключающие стремления – к постоянству и устойчивости и в то же время к изменениям и переменам. Жизненный порядок возможен только тогда, когда наступает равновесие между противоположными импульсами. Человек усваивает целое только разложив его на части, сознание по-своему переосмысливает и понимает неизвестное через нечто уже известное, понятное и доступное. Ритуалы – это изобретенный человечеством способ преодолеть страх перед неизбежной изменчивостью и неизбежной необходимостью. Пересечение границ привычного всегда сопровождается страхом, предупреждающем об опасности, но в то же время, страх этот содержит импульс к преодолению этой опасности.
Переосмысление и преодоление страха в архаическом обществе проходит через определенные стадии и формы его переживания – инициализацию. Инициальный ритуал включает символическое изъятие индивида из социальной структуры, после чего инициируемый проходит те или иные испытания, контактирует с демоническими силами вне социума, далее следует ритуальное очищение и возвращение в социум уже в ином статусе. Инициализацию наглядно можно представить в виде следующей линейной схемы: Дом Дорога Потусторонний мир Человек должен покинуть дом, и спрашивать, почему он это делает, вполне бессмысленно. Только так он может реально взаимодействовать с миром, посвятительный ритуал – это прямой диалог социума и сверхъестественных сил. Для человека такой диалог означает ликвидацию старого состояния и переход в новое, глобально – смерть и новое рождение. Одна из важнейших черт таких ритуалов и связанных с ними мифов, как уже отмечалось выше, сугубая таинственность и сакральность.
Участвовать в них могут только посвященные, те кому положено и предопределенно. Отмена таких ограничений, допущение, пусть даже только в число слушателей, посторонних приводит к тому, что миф превращается в сказку. Но! Священная информация о магических маршрутах изымается, за счет чего усиливается внимание ко всякого рода авантюрным и чудесным моментам. На основе всего, изложенного выше, можно сделать вывод, что мотивы дома (социума) и дороги (священный маршрут посвященного) - суть изначальное воплощение в ритуалах и связанных с ними мифах побуждения архаического человеческого сознания к преодолению изначально присущего человеку страха перед риском всего нового, перед изменчивостью жизни и стремлением к изменчивости, развитию и преодолению. Сюжет интересующих нас волшебных сказок строится на основе инициального ритуала: герой выезжает из дома, путь героя – ось повествования, конец – герой прибывает домой. Дом в волшебной сказке – тот же ритуальный социум, сверхъестественные силы изымают человека оттуда и отправляют по магическому маршруту.
Расстояние преодолевается различными способами: герой может лететь по воздуху, ехать по земле или воде, его могут вести (клубочек, например) и т.д. Для всех этих способов передвижения волшебная сказка выработала специфические «внутренние медиальные формулы»[18] – формулы, описывающие действия сказочных персонажей. Чаще всего в сказках употребляются формулы, указывающие на длительность пути: «Бежала, бежала…», («Гуси-лебеди») «Дурень шел-шел…» («Летучий корабль») Усложненный вариант такой формулы - глагол, обозначающий действие распространяется указанием на место и длительность процесса. Такая формула, как правило, троекратно повторяется: «Едет далекым-далеко, день коротается, к ночи подвигается», («Кощей Бессмернтый»); «День шел, другой шел, на рассвете третьего дня видит…», («Марья Моревна»); «Долго шел он не пивши, не евши», («Марья Моревна») Только для русских сказок характерна выразительная формула: «Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли…»: «Долго ли, коротко ли, заехал он в темный лес», (Иван-Царевич и Белый Полянин». Ниже будут подробнее рассмотрены несколько сказок, где мотивы Дома и Дороги наиболее явно обнаруживают свою связь с теми же мотивами в ритуале и мифе, и от этого становится более явным их значение в сказке. Интересен также момент достижения героем своей цели (конец маршрута), и способ, каким герой попадает в то место, где должен оказаться.