Читая уже первые страницы романа Владимира Войновича, сразу понимаешь, что перед тобой не только описание необычайных приключений солдата Чонкина, но и само по себе необычайное произведение. Как будто рассказывается о трагическом периоде в истории нашей страны — Великой Отечественной войне, но рассказывается как-то странно: без патетики, без углубления в героику битв и будней» без изображения крови и слез. Более того, многие событиях лица этого поистине героического четырехлетия повернуты автором анектодической стороной. А совместимы ли война и анекдот, трагедия и комедия, высокое и низменное? «Кровь людская—не водица» Солдат на войне воюет, страдает, надеется. А у Войновича речь о каких-то необычайных приключениях. Разве военная проза каким-то образом соприкасается с приключенческим жанром? Да и сам солдат Иван Чонкин — скорее герой в кавычках. На его счету нет ни убитых фашистов, ни героических поступков. Маленький, кривоногий, с красными ушами, в сбившейся под ремень гимнастерке, в сползающих обмотках — весь какой-то неопрятный и неуклюжий. Разве такие бойцы победили фашизм? Или автор не мог взять настоящего воина, подлинного освободителя? «Мог бы, конечно, да не успел. Всех отличников расхватали, и вот мне достался Чонкин. Я сперва огорчился, потом смирился ", так сам Владимир Войнович объяснял свой выбор. И тут же сравнил персонажа с ребенком: у других, может, дети и получше, но ведь своего за окошко не выбросишь, даже если он не такой, как все. Конечно, это объяснение шутливое. Но согласимся, от него веет знакомыми интонациями. Да и фамилия солдата Чонкин какая-то выдуманная и тоже вроде кого-то напоминает. И сейчас уже нетрудно догадаться — кого. Конечно же, гоголевского Чичикова. Тоже ведь далеко не идеальный характер, а на его похождениях держится повествование. И в наружности нет ничего выразительного, а как умел расположить к себе, войти в доверие! Более того, в поэме Гоголя рассказывается о преступлении, мошенничестве: скупке «мертвых душ» (само по себе сочетание звучит трагически), а гоголевский текст искрится юмором, легкой иронией, согрет теплотой авторского чувства. Сам Войнович связь «Чонкина» с «Мертвыми душами» ощущает остро. Вовсе не обязательно,—объясняет он придирчивым критикам,— брать пример с Собакевича. Но ведь и Собакевичи литературе нужны: без них она скучнее и беднее. Помимо поэмы Гоголя при чтении романа Войновича вспоминается «История одного города» Салтыкова-Щедрина. Времена летописца Нестора, смута, бурный XVIII век — все стало предметом язвительной сатиры. Произведение вызвало бурю негодования: писателя обвиняли в карикатурном изображении русского народа, в насмешке над нашей историей. Отвечая на подобные нападки, Щедрин говорил, что следует разграничивать народ как конкретно историческое лицо от народа как «воплотителя идеи демократизма». Эта идея вне критики, и осмеяние отдельных сторон народного быта и психологии ни в коей мере не затрагивает сами идеалы народовластия. Аналогичную ситуацию мы видим и у Войновича. Не идея народного героизма сводится к анекдоту или подвергается сомнению. Но конкретные положения, в которые попадает персонаж, особенности его характера и прежде всего простодушие заставляют по-
иному, с юмором, взглянуть на события минувших лет.
Да, герой
простодушен. Но значит ли это, что глуп? Вовсе нет. Простодушие — признак
прямоты человеческой натуры, ее неиспорченности средой и обстоятельствами,
признак особого склада ума, здравого смысла, естественного взгляда на жизнь.
Вот, например, Чонкин узнает из случайного разговора о том, что человек
произошел от обезьяны. Ученый сосед долго объясняет глупому Ивану, что подобное
превращение совершилось благодаря труду. Чонкин резонно замечает, что лошадь
работает больше, а человеком от этого не становится,
Разве глуп
герой? Вспомним Иванушку-дурачка из русских народных сказок: в глазах
окружающих — дурак дураком, а может с честью выйти из любого положения и ничьи
зловредные козни ему не страшныI
Так и Чонкин. В армии уму-разуму учили — не
выучили: как приветствовать начальство положено, так и не понял, политграмоту
не освоил. История, которая произошла с ним, и впрямь необычна:
его, непутевого
солдата-неумеху, послали в деревню Красное (бывшее Грязное) охранять вышедший
из строя аэроплан да и забыли за ненадобностью того и другого. Кого хочешь
подобная ситуация из строя выведет. А Чонкин нашелся: влюбился в деревенскую
почтальоншу, быстренько переправил самолет к ней на огороды, а сам крестьянским
трудом занялся, к чему с детства привычен был. И перед Нюркой в грязь лицом не
ударил, и в хозяйстве мастером на все руки оказался (даже женской работы не
гнушался), да и за себя постоять мог. А когда по доносу анонимщика-соседа
«верхи» посчитали его за немецкого диверсанта и целым полком к Нюркиной хате
нагрянули, вступил в бой и выиграв его. И орден давали ему, да тут же отобрали.
И как врага народа судили, да не засудили. И расстреливали, да не расстреляли.
И в тюрьме гноили, да не сгноили. И даже когда Гитлер с Канарисом, узнав о
«своем лазутчике князе Голицине», на помощь пришли, убежал от
"освободителей», не замеченный ими.
'
И на
анекдот похоже, и на сказку, и на детектив, и Гоголя напоминает, и
Салтыкова-Щедрина, и даже «Василия Теркина» А. Твардовского. И вместе с тем
непохоже ни на что: произведения, подобного «Чонкину», у нас еще не было.
Настоящий
талант всегда увлекает. рождает массу подражателей. Возможно, что они появятся
и у «Чонкина». Но как отличить подлинное от мнимого, юмор от зубоскальства?
Прежде
всего подлинный художник всегда искренен как в любви, так и в ненависти. Не
случайно В. Войнович сравнил своего героя с ребенком, который дорог родителям
независимо от того, красавец он или урод, глуп или умен, лучше или хуже других.
Автора и героя, творца и творение связывает любовь, которая ощутима во всем: в
интонациях, в описании деталей, в теплоте сердечного чувства, пронизывающей
повествование. Гоголь не раз признавался, что любит своих Собакевича и
Ноздрева. И Хлестаков, и городничий были понятны ему, и Чичикова писатель не
считал злодеем, искренне веря в его исправление.
Бесспорно,
любит Ивана Чонкина и Владимир Войнович. И важно подчеркнуть, что это не
жалость к ребенку-уродцу, а чувство неподдельного восхищения своим неунывающим,
обаятельным и по-своему героическим характером.