Мертвые
души... Это словосочетание можно написать
без кавычек — и тогда оно будет
подразумевать не только умерших крестьян,
усердно скупаемых Павлом Ивановичем
Чичиковым, но и омертвение всех основных
персонажей поэмы, доказывающих омертвение
человечества.
Композиция
“Мертвых душ” (последовательность встреч
Чичикова с помещиками) отражает
представления Гоголя о возможных степенях
деградации человека. “Один за другим
следуют у меня герои один пошлее другого”,
— отмечает писатель. В самом деле, если
Манилов еще сохраняет в себе некоторую
привлекательность, то Плюшкин, замыкающий
галерею помещиков-крепостников, уже
открыто назван “прорехой на человечестве”.
Создавая
образы Манилова, Коробочки, Ноздрева,
Собакевича, Плюшкина, Гоголь прибегает к
общим приемам реалистической типизации —
изображение деревни, господского дома,
портрета хозяина, кабинета, разговоры о
городских чиновниках и мертвых душах... В
тех случаях, когда это необходимо,
предстает перед нами и биография персонажа.
В образе
Манилова запечатлен тип праздного
мечтателя, “романтического бездельника”.
Хозяйство помещика находится в полном
упадке. “Дом господский стоял одиночкой на
юру, то есть на возвышении, открытом всем
ветрам, каким только вздумается подуть...”
Ворует ключница, “глупо и без толку
готовится на кухне”, “пусто в кладовой”, “нечистоплотны
и пьяницы слуги”. А между тем воздвигнута “беседка
с плоским зеленым куполом, деревянными
голубыми колоннами и надписью: “Храм
уединенного размышления”... Мечты Манилова
вздорны и нелепы. “Иногда... говорил он о том,
как бы хорошо было, если бы вдруг от дома
провести подземный ход или чрез пруд
выстроить каменный мост...” Гоголь
показывает, что Манилов пошл и глуп,
реальных духовных интересов у него нет. “В
его кабинете всегда лежала какая-то книжка,
заложенная закладкою на четырнадцатой
странице, которую он постоянно читал уже
два года”. Пошлость семейной жизни —
отношения с женой, воспитание Алкида и
Фемистоклюса, притворная слащавость речи
(“майский день”, “именины сердца”) —
подтверждает проницательность портретной
характеристики персонажей. “В первую
минуту разговора с ним не можешь не сказать:
“Какой приятный и добрый человек!” В
следующую за тем минуту ничего не скажешь, а
в третью скажешь: “Черт знает, что такое!”
— и отойдешь подальше; если ж не отойдешь,
почувствуешь скуку смертельную”. Гоголь с
потрясающей художественной силой
показывает мертвенность Манилова,
никчемность его жизни. За внешней
привлекательностью скрывается духовная
пустота.
Образ
накопительницы Коробочки лишен уже тех “привлекательных”
черт, которые отличают Манилова. И снова
перед нами тип — “одна из тех матушек,
небольших помещиц, которые... набирают
понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки,
размещенные по ящикам комодов”. Интересы
Коробочки всецело сконцентрированы на
хозяйстве. “Крепколобая” и “дубинноголовая”
Настасья Петровна боится продешевить,
продавая Чичикову мертвые души. Любопытна
“немая сцена”, которая возникает в этой
главе. Аналогичные сцены находим почти во
всех главах, показывающих заключение
сделки Чичикова с очередным помещиком. Это
особый художественный прием, своеобразная
временная остановка действия: она
позволяет с особой выпуклостью показать
духовную пустоту Павла Ивановича и его
собеседников. В финале третьей главы Гоголь
говорит о типичности образа Коробочки,
незначительности разницы между ней и иной
аристократической дамой.
Галерею
мертвых душ продолжает в поэме Ноздрев. Как
и другие помещики, он внутренне не
развивается, не меняется в зависимости от
возраста. “Ноздрев в тридцать пять лет был
таков же совершенно, каким был в
осьмнадцать и двадцать: охотник погулять”.
Портрет лихого кутилы сатиричен и
саркастичен одновременно. “Это был
среднего роста, очень недурно сложенный
молодец с
полными румяными щеками... Здоровье,
казалось, так и прыскало
с лица его”. Впрочем, Чичиков замечает, что
один бакенбард был у Ноздрева меньше и не
так густ, как другой (результат очередной
драки). Страсть к вранью и карточной игре во
многом объясняет то, что ни на одном
собрании, где присутствовал Ноздрев, не
обходилось без истории. Жизнь помещика
абсолютно бездуховна. В кабинете “не было
заметно следов того, что бывает в кабинетах,
то есть книг или бумаги; висели только сабля
и два ружья...”
Разумеется
Даже обед состоит из блюд, которые
пригорели или, напротив, не сварились.
Попытка
Чичикова купить мертвые души у Ноздрева —
роковая ошибка. Именно Ноздрев
разбалтывает на балу у губернатора тайну.
Приезд в город Коробочки, пожелавшей узнать,
“почем ходят мертвые души”, подтверждает
слова лихого “говоруна”.
Образ
Ноздрева не менее типичен, чем образы
Манилова или Коробочки. Гоголь пишет: “Ноздрев
долго еще не выведется из мира. Он везде
между нами и, может быть, только ходит в
другом кафтане; но легкомысленно
непроницательны люди, и человек в другом
кафтане кажется им другим человеком”.
Перечисленные
выше приемы типизации используются Гоголем
и для художественного постижения образа
Собакевича. Описание деревни и хозяйства
помещика свидетельствует об определенном
достатке. “Двор окружен был крепкою и
непомерно толстою деревянною решеткой.
Помещик, казалось, хлопотал много о
прочности... Деревенские избы мужиков тож
срублены были на диво... все было пригнано
плотно и
как следует”.
Описывая
внешность Собакевича, Гоголь прибегает к
зоологическому уподоблению — сравнению
помещика с медведем. Со-бакевич —
чревоугодник. В своих суждениях о еде он
поднимается до своеобразной “гастрономической”
патетики: “У меня когда свинина — всю
свинью давай на стол, баранина — всего
барана тащи, гусь — всего гуся!” Впрочем,
Собакевичу, и этим он отличается от
Плюшкина и большинства других помещиков,
кроме разве что Коробочки, присуща
некоторая хозяйственная жилка: не разоряет
собственных крепостных, добивается
известного порядка в хозяйстве, выгодно
продает Чичикову мертвые души, отлично
знает деловые и человеческие качества
своих крестьян.
Предельная
степень человеческого падения запечатлена
Гоголем в образе богатейшего помещика
губернии — более тысячи крепостных —
Плюшкина. Биография персонажа позволяет
проследить путь от “бережливого” хозяина
к полусумасшедшему скряге. “А ведь было
время, когда он... был женат и семьянин, и
сосед заезжал к нему пообедать..., навстречу
выходили две миловидные дочки..., выбегал
сын... Сам хозяин являлся к столу в сюртуке...
Но добрая хозяйка умерла; часть ключей, а с
ними мелких забот, перешла к нему. Плюшкин
стал беспокойнее и, как все вдовцы,
подозрительнее и скупее”. Вскоре семья
полностью распалась, и в Плюшкине развились
невиданные мелочность и подозрительность,
“...сам он обратился наконец в какую-то
прореху на человечестве”. Итак, отнюдь не
социальные условия привели помещика к
последнему рубежу нравственного падения.
Перед нами разыгрывается трагедия (именно
трагедия!) одиночества, перерастающая в
кошмарную картину одинокой старости.
В деревне
Плюшкина Чичиков замечает “какую-то
особенную ветхость”. Войдя в дом, Чичиков
видит странное нагромождение мебели и
какого-то уличного хлама... Плюшкин —
ничтожный раб собственных же вещей. Он
живет хуже, чем “последний пастух
Собакевича”. Бесчисленные богатства
пропадают зря... Невольно обращает на себя
внимание и нищенский вид Плюшкина... Грустно
и предостерегающе звучат слова Гоголя: “И
до такой ничтожности, мелочности, гадости
мог снизойти человек! мог так измениться!.,
все может статься с человеком”.
Таким
образом, помещиков в “Мертвых душах”
объединяют многие общие черты: праздность,
пошлость, духовная пустота. Однако Гоголь
не был бы, как мне кажется, великим
писателем, если бы ограничился лишь “социальным”
объяснением причин духовной
несостоятельности персонажей. Он,
действительно, создает “типические
характеры в типических обстоятельствах”,
но “обстоятельства” могут заключаться и в
условиях внутренней психической жизни
человека. Повторяю, что падение Плюшкина не
связано прямо с его положением помещика.
Разве потеря семьи не может сломить даже
самого сильного человека, представителя
любого класса или сословия? Словом, реализм
Гоголя включает в себя и глубочайший
психологизм. Этим-то поэма и интересна
современному читателю.
Миру
мертвых душ противопоставлена в поэме вера
в “таинственный” русский народ, в его
неисчерпаемый нравственный потенциал. В
финале поэмы возникает образ бесконечной
дороги и несущейся вперед птицы-тройки. В
этом неукротимом движении чувствуется
уверенность писателя в великом
предназначении России, в возможности
духовного воскресения человечества.