Русь, куда ж
несешься ты? дай ответ. Не дает ответа...
Н. В. Гоголь.
В. Г.
Белинский имел все основания сказать, что
вопрос о “Мертвых душах” столько же
литературный, сколько и общественный,
результат столкновения старых начал с
новыми.
Перечитав
недавно “Мертвые души”, я открыл Гоголя
как великого патриота России. За последние
годы существенно обострился вопрос о
судьбе нашей сегодняшней России, о ее
предназначении, будущности, о способности
русского народа вновь совершить
исторический рывок. Порой мне как бы
слышатся слова Н. А. Некрасова, обращенные к
русскому народу:
Ты
проснешься ль, исполненный сил.
Иль, судеб
повинуясь закону,
Все, что мог,
ты уже совершил —
Создал
песню, подобную стону, И духовно навеки
почил?..
Как же не
обратиться к певцу земли Русской Гоголю за
советом в такое сложное время?
Писатель не
отделяет помещиков и чиновников от народа,
как это делают критики. Лично мне кажется,
что неправильно толковать, будто все
помещики и чиновники, да и сам Чичиков, и
есть подлинные “мертвые души”. Так можно
назвать из всех типов только Плюшкина, душа
которого омертвела от жадности. Но сам
Гоголь поясняет, что “подобное явление
редко попадается на Руси”. Здоровяка
Собакевича, способного съесть целого
осетра; кутилу, враля, гуляку и скандалиста
Ноздрева; мечтательного лентяя Манилова;
прижимистую “дубинноголовую” Коробочку;
прожженного взяточника Ивана Антоновича; “кувшинное
рыло” полицмейстера, объезжающего
торговые ряды как свою вотчину, и многих
других героев “мертвыми душами” не
назовешь. Это либо хозяева-кулаки, либо
бесполезные люди, либо подлецы. И эти
господа, и Петрушка с Селифаном, и два
мужика, спорящие, доедет ли колесо до Москвы,
— часть русского народа. Но не лучшая часть.
Истинный образ народа видится, прежде всего,
в описаниях умерших крестьян. Ими
восхищаются и автор, и Чичиков, и помещики.
Их уже нет, но в памяти людей, их знавших, они
приобретают былинный облик.
“Милушкин,
кирпичник, мог поставить печь в каком
угодно доме. Максим Телятников, сапожник:
что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги,
то и спасибо, и хоть бы в рот хмельного? А
Еремей Сорокоплехин! да этот мужик один
станет за всех, в Москве торговал, одного
оброку приносил по пятисот рублей. Ведь вот
какой народ!” “каретник Михеев! ведь
больше никаких экипажей и не делал, как
т
крестьянами Собакевич. Чичиков возражает,
что они уже умерли и только “мечта”. “Ну
нет, не мечта! Я вам доложу, каков был Михеев,
так вы таких людей не сыщете: машинища такая,
что в эту комнату не войдет... А в плечищах у
него была такая силища, какой нет у лошади...”
И сам Павел
Иванович, разглядывая списки купленных
крестьян, будто видит их наяву, и каждый
мужик получает “свой собственный характер”.
“Пробка Степан, плотник, трезвости
примерной”, — читает он и начинает
представлять: “А! Вот он,., вот тот богатырь,
что в гвардию годился бы!” Дальше мысль
подсказывает ему, что Степан исходил с
топором все губернии, съедал хлеба на грош,
а в поясе приносил, верно, рублей по сто. Мы
видим русский народ полным сил, талантливым,
живым, бодрым. С восторгом говорит писатель
и о живом, метком русском слове, что
вырывается из-под самого сердца.
Но не
всегда русские люди покорны властям. Обиды
могут довести их до мести. В “Повести о
капитане Копейкине” рассказывается, как
герой Отечественной войны 1812 года, инвалид,
обиженный чиновниками, собирает вокруг
себя шайку вольных людей.
Россия
встает перед нами в своем величии. Не та
Россия, где чиновники берут взятки,
помещики проматывают имения, крестьяне
пьянствуют, где плохие дороги и гостиницы.
Вернее, сквозь эту Россию писатель видит
иную Русь, “птицу-тройку”. “Не так ли и ты,
Русь, что бойкая необгонимая тройка
несешься?” И образ страны-тройки сливается
с образом мастера, снарядившего “дорожный
снаряд”. Гоголь видит Русь великой,
указывающей путь другим; мнится ему, как
обгоняет Русь иные народы и государства,
которые, “косясь, постораниваются и дают ей
дорогу”.
История, к
сожалению, рассудила по-иному. Не удалось
пока нашей стране обогнать другие. И ныне
здравствуют в других чинах и обличиях
ноздревы, Чичиковы, маниловы и Плюшкины. Но
жива Русь, “птица-тройка”. И, несмотря на
неурядицы, не могут не почуяться “иные, еще
доселе не бранные еще струны, предстанет
несметное богатство русского духа, пройдет
муж, одаренный божескими доблестями, или
чудная русская девица, какой не сыскать
нигде в мире, со всей дивной красотой
женской души, вся из великодушного
стремления и самоотвержения”. И верится
нам, жителям России, что пророческими
окажутся в будущем слова писателя: “Подымутся
русские движения... и увидят, как глубоко
заронилось в славянскую природу то, что
скользнуло только по природе других
народов...”