На моем столе книга, о которой мы можем сказать, что она средняя по объему, то есть не фолиант, не многотомное сочинение, но и не маленькое. Название довольно странное — «Мертвые души». Я мысленно переношу себя в те далекие сороковые годы конца 19 века, когда она была написана, и представляю реакцию цензора. «Как можно кощунствовать! Ведь душа бессмертна!»
И, увы, этот незнакомый мне цензор прав: душа, в самом деле, бессмертна. Но, вчитываясь в первые же страницы этой странной книги, начинаешь понимать замысел автора. «Мертвые души» — поэма, хотя книга написана прозой. Если говорить о сюжете, то его, как такового, в книге нет. Нет захватывающей интриги, приключений, каких-либо фантастических картин, любовных историй, словом, всего того, что должно поразить воображение читателя. И в то же время, говоря современным языком, уже в самом названии есть что-то мистическое… «Мертвые души» — кто они? Может быть, их тени тревожат сон «господина средней руки», который в своей бричке въезжает в губернский город NN? Увы, нет! Этот господин некто Павел Иванович Чичиков, человек средних лет, чисто и довольно элегантно одет, с любезною улыбкой на лице, очень быстро обрастает нужными знакомствами, а потом делает визиты знакомым помещикам на предмет покупки этих пресловутых мёртвых душ. А нужны-то они ему зачем?
Все объясняется самым прозаическим образом, без малейшего мистического смысла. Ревизские души — умершие крестьяне, которые числятся в ревизских списках живыми и за которых помещик должен платить подать, то есть налог. Можно избавить владельца от лишнего бремени, купить их у него, а потом заложить в Опекунский совет и получить кругленькую сумму. С высоким понятием «бессмертия» эта торговая сделка, увы, никак не связана.
Нет нужды перечислять приключения Чичикова, когда он
По словам Михаила Семеновича, эти крестьяне мастеровиты, трезвы, умельцы, практичны, предприимчивы. Собакевич даже воодушевляется, когда говорит о них. Что-то лирическое есть в его интонации. Поневоле даже забываешь, что речь идет о незаконной торговой операции. Хоть Собакевич и похож на средней величины медведя, но он хозяин и способен ценить талант и трудолюбие. Поэтому эти Михеевы, Телятниковы, Миклушкины обретают бессмертие, как люди, своими руками создавшие материальные ценности. На них держится мир, стоит земля, их души в каждой вещи, сделанной мозолистыми руками.
Да и сам Чичиков, читая список умерших крестьян, тоже размышляет об их социальной значимости, хотя судьбы у всех весьма драматические. Но эти люди как бы оживают перед глазами Павла Ивановича. «Все сии подробности придавали какой-то особенный вид свежести: казалось, как будто мужики еще вчера были живы».
Читатель тоже склонен воспринимать их живыми. А кто же тогда мертвые? Прежде всего, их владельцы. Конечно, Маниловы, Коробочки, Плюшкины, Ноздревы — гротескные тени, но ведь они — порождение самой русской жизни, и никуда от этого не денешься. Сколько обвинений в клевете на русскую действительность выслушал на своем веку Гоголь! В чем только не упрекали писателя! Дескать, он антипатриот, злобный, желчный насмешник, презирающий русскую нацию и так далее и тому подобное. Но вот уже более полтора века прошло со времени написания книги, а мы все время обращаемся к гоголевским образам, и все время кажется, что мелькают в толпе лица Маниловых. Ноздревых, Плюшкиных. Мы слышим горький гоголевский смех. В этом смехе — бессмертная душа автора.