Мертвые и живые души в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души»

Счастлив писатель, который мимо

харак­теров скучных, противных,

поражающих печаль­ною своею

действительностью, приближается к

характерам, являющим высокое

достоинство человека.

Н. Гоголь. Мертвые души

Когда впервые была издана бессмертная поэма Н. В. Гоголя «Мертвые души», она произвела на чита­телей ошеломляющее впечатление. В ожесточенных спо­рах, разгоревшихся вокруг книги, Белинский увидел бит­ву «двух эпох», «столкновение старых начал с новыми». Герцен писал, что «само заглавие книги несло в себе что- то наводящее ужас».

Название поэмы оказалось обобщающей и предельно точной характеристикой, своеобразным символом крепо­стнического строя, поскольку мир хозяев жизни — чи­новников и помещиков — выступил в «Мертвых душах» как царство духовного сна, застоя, грязи, корысти, обмана, взяточничества. Здесь опошляется и принижается все великое и возвышенное, гибнет честное, мыслящее, благо­родное.

Говоря о «мертвых душах», Гоголь рассказывает нам не только о горькой судьбе крестьян, которые и после сво­ей смерти остались товаром, но прежде всего именно о жи­вущих Плюшкиных, Собакевичах, Маниловых, Коробочках, Чичиковых, городских чиновниках, в которых крепостни­чество убило человеческую душу, превратив их в живых «мертвецов», причем все они — не злодеи-исключения, а типичные, обычные для своей среды люди.

Ни Чичикова, покупающего ревизские души умерших крестьян, ни помещиков, их ему продающих, не интере­суют ни жизнь, ни судьба живых людей, поскольку в крепостном они видят не человека, а раба, вещь. Даже Собакевич, так вдохновенно поведавший нам о замеча­тельных качествах и заслугах умерших мастеровых, не чувствует своей ответственности за их жизнь и смерть, а просто пытается набить цену, расписать «товар» поярче, покрасивее.

Манилов не только не заботится о своих крепостных, но и не знает, сколько их умерло, как они живут, чем занимаются. Думы о «магнетизме души» его занимают го­раздо больше. Для Плюшкина все крестьяне — это воры и мошенники,

за которыми нужен обязательный контроль и надзор, и он создает для своих дворовых совершенно невыносимые условия. Понятно, что они у него либо мрут, как мухи, либо бегут куда глаза глядят.Чиновники города NN, как и помещики, — духовно опустившиеся, бездушные, ленивые, пустые люди, которые чрезвычайно похожи друг на друга. В городе процветает произвол власть имущих, чиновники без зазрения совести берут взятки. Прокурор — бездельник, пьяница, обжора, картежник. Полицеймейстер — ловкий грабитель, наве­дывающийся в чужие кладовые, как в собственный кар­ман. Иван Антонович — «кувшинное рыло» — наглый вымогатель и взяточник. И эти чиновники видели в крес­тьянах не живых людей с живыми душами, а тягловую силу, рабочий скот.

Совсем по-другому относится к народу автор — «жи­вая душа». Не закрывая глаз на недостатки, а иногда и пороки крестьян, автор искренне сочувствует их нелегкой судьбе, его беспокоят проблемы народа, интересует его жизнь. Не оставаясь равнодушным созерцателем безыс­ходного состояния крепостных, автор видит за судьбами отдельных крестьян, за образами столяров, мастеров, са­пожников истинные возможности России. Именно перед его глазами раскрывается правда о том, какими на самом деле были крепостные Собакевича, превратившиеся в то­вар после смерти: «Максим Телятников, сапожник, что шилом кольнет, то и сапоги»; Милушкин, кирпичник: мог поставить печь в каком угодно доме; каретник Михеев делал рессорные экипажи исключительной прочности — ему бы только на одного государя и работать. Такова на самом деле была народная Русь — страна великих труже­ников, талантливых и смекалистых мастеров-умельцев, ко­торые являлись живым свидетельством одаренности не раздавленного многовековым гнетом народа.

Таким образом, мы видим, что через всю поэму про­ходит, с одной стороны, Русь собакевичей, Плюшкиных, ноздревых, чичиковых — Русь, ежеминутно стоящая перед глазами автора и его современников, хотя и сильная, но мертвая; с другой же стороны, — могучая и прекрасная Россия будущего, Россия живая, стремительно несущаяся, по словам Гоголя, в «сверкающую, чудную, незнакомую земле даль».