«Борис Годунов» Пушкина долгое время носил название, которым Пушкин необычайно гордился: «Комедия о настоящей беде Московскому государству, о царе Борисе и о Гришке Отрепьеве. Писал раб божий Алекс сын Сергеев Пушкин в лето 7333 на городище Ворониче». Замечательное заглавие это сгладилось, стерлось. «Борис Годунов» стал восприниматься в духе театра «чертогов», жанрово однозначно. Слово «комедия» в первоначальном пушкинском заголовке имеет значение очень широкое и может обозначать вообще всякое народное назидательное представление. Но как бы то ни было, а комедия все же и есть комедия; и «Борис Годунов», по замыслу Пушкина, не знает четкого разграничения комического и трагического: понятия «комедия» и «беда» уживаются рядом. Прошлое могло перестать быть прошлым: «комедию» разыгрывала бы труппа бродячих актеров начала XVII столетия. Для них представленные события были бы бедой, которая только что миновала. А зрители, современники Пушкина, смотрели б спектакль в спектакле: придя в «чертоги», в театр, они увидели бы на его подмостках то самое искусство, которое родилось на площади.
И это был бы уникальный спектакль, переносящий современников «отсюда», из их настоящего, «туда», в прошлое, рассказывающее о себе на своем собственном языке. Но приближать отдаленное, мысленно совершая путь «оттуда сюда», в российское настоящее, проецировать давние события в современность было распространенным литературным явлением. Пушкин применил повествование Шекспира о Тарквинии Гордом к русским помещичьим нравам, получился «Граф Нулин», поэма, герой которой, кстати, разительно похож на гоголевского Хлестакова. Хорошо, что Пушкин оставил собственноручное свидетельство: открыл секрет замысла поэмы, указал, что это пародия на Шекспира. Не будь такого свидетельства, исследователю, который (допустим!) отважился бы сопоставить Нулина и героев античности, никогда не поверили бы. Но почему бы и Гоголю не соразмерить события XVI-XVII веков с XIX веком и не перенести действие из монастырской кельи и из царских палат в провинциальную гостиницу и в покои правителя-городничего?
Одно знаменательное совпадение «Ревизора» с «Борисом Годуновым» уже было отмечено; немая сцена, завершающая комедию Гоголя, соответствует финалу Пушкина: «Народ безмолвствует». Онемение завершает и «Комедию о настоящей беде Московскому государству…», и комедию о беде, потрясшей город, от которого и за три года не доедешь до какого-нибудь государства. Большое повторяется в маленьком, давне
От «немой сцены» - назад, к началу действия: городничий - единоличный правитель вверенного ему социума; он окружен приспешниками, исподтишка ненавидящими его, завидующими ему, но связанными с ним круговой порукой. У него есть дочь-невеста, которую он «мнил осчастливить браком»: городничий - отец, а какой отец не порадуется тому, что его дочь завоевала сердце просвещенного юноши из столицы! Но: нет жениха! «Как буря, смерть уносит жениха…» - сокрушается на грани XVI и XVII столетий «царственный страдалец» у Пушкина. Тут в XIX веке однодневный жених дочери городничего тоже грозится окончить жизнь. «И так даже напугал; говорил, что застрелится. Застрелюсь, застрелюсь, говорит». И правда, было такое: «Жизнь моя на волоске. Если вы не увенчаете постоянную
Догадка о том, что Пушкин задумал «Бориса Годунова» именно как народное площадное представление в стиле русского театра XVI-XVII веков, вот уже несколько лет тому назад была высказана режиссером А. Паламишевым. Впрочем, он же изливается и перед своим будущим тестем, умоляя отдать за него Марью Антоновну: «Отдайте, отдайте - я отчаянный человек, я решусь на все: когда застрелюсь, вас под суд отдадут». Но не застрелился, а так, пококетничал смертью. И не смерть унесла жениха, а лучшая тройка почтовых. «Воротить, воротить его!»-вопиет обманутый несостоявшимся зятем несостоявшийся тесть и, согласно ремарке Гоголя, машет рукою, простирает вслед бесстыднику руку. А почтмейстер ему: «Куды воротить! я, как нарочно, приказал смотрителю дать лучшую тройку; черт угораздил дать…» Исчез жених. Испарился. Обошлось без смерти, ею только грозили. Но дело оборачивается едва не более страшно. Смерть, уносящая жениха, как буря,- беда и только беда; тут же беда да еще и ужас позора, «беспримерная конфузил» поруганного семейного очага: поманил да и бросил.
Сейчас, в то время, когда «Ревизор» написан и когда происходит действие, городничему лет 50. Он родился, стало быть, в конце XVIII столетия, при Екатерине II. Он был юношей, когда наступил XIX век: смерть Павла I, «дней александровых прекрасное начало» (Пушкин). На что-то надеялись, уповали на внутриполитические реформы. Интеллигентная и полуинтеллигентная Россия читала «Бедную Лизу» Карамзина. Читали и плакали: в моду вошла «чувствительность».