Работе Гоголя над «Тарасом Бульбой» предшествовало тщательное, глубокое изучение исторических источников. Среди них следует назвать знаменитую «Историю Русов» Г. А. Полетики, авторство которой долгое время безосновательно приписывалось белорусскому архиепископу Георгию Конисскому, «Описание Украины» Боплана, «Историю о казаках запорожских» Мышецкого, рукописные списки украинских летописей — Самовидца, Величко, Грабянки и т. д.
Но эти источники не удовлетворяли вполне Гоголя. В них многого ему не хватало: прежде всего — характерных бытовых деталей, живых примет времени, истинного понимания минувшей эпохи. Специальные исторические исследования и летописи казались писателю слишком сухими, вялыми и, в сущности, мало помогающими художнику постигнуть дух народной жизни, характеры, психологию людей. «Я к нашим летописям охладел,— писал он в 1834 году слависту И. Срезневскому,— напрасно силясь в них отыскать то, что хотел бы отыскать». И далее остроумно замечает, что эти летописи, создававшиеся не по горячему следу событий, а «тогда, когда память уступала место забвению», напоминают ему хозяина, прибившего замок к своей конюшне после того, как лошади уже были украдены.
Среди источников, которые помогли Гоголю в работе над «Тарасом Бульбой», был еще один, важнейший: народные украинские песни, особенно исторические песни и думы.
Гоголь был знатоком и ценителем народной песни. Он считал украинскую народную песню драгоценным кладезем для историка и поэта, желающих «выпытать дух минувшего века» и постигнуть «историю народа». В этом отношении, подчеркивает Гоголь в статье «О малороссийских песнях», украинская народная песня — «все: и поэзия, и история, и отцовская могила». Кто не прикоснулся к этому источнику, «тот ничего не узнает о протекшем быте этой цветущей части России». В народной песне историк не должен искать подтверждения конкретных исторических фактов или их точных хронологических обозначений. «Но когда он захочет узнать верный быт, стихии характера, все изгибы и оттенки чувств, волнений, страданий, веселий изображаемого народа, когда захочет выпытать дух минувшего века, общий характер всего целого и порознь каждого частного, тогда он будет удовлетворен вполне; история народа разоблачится перед ним в ясном величии».
Такую поэзию способен создать только тот народ, который имеет великое героическое прошлое, «если натиски насилий и непреодолимых вечных препятствий не давали ему ни на минуту уснуть и вынуждали из него жалобы и если эти жалобы не могли иначе нигде выразиться, как только в его песнях». Чем содержательнее и героичнее история народа, тем более художественна его устная поэзия. Такую поэзию создал украинский народ.
«Моя радость, жизнь моя! песни! как я вас люблю! — писал Гоголь в 1833 году своему другу М. Максимовичу.— Что все черствые летописи, в которых я теперь роюсь, пред этими звонкими, живыми летописями!.. Я не могу жить без песен. Вы не понимаете, какая это мука». Гоголь видел в фольклорной песне «народную историю, живую, яркую, исполненную красок, истины, обнажающую всю жизнь народа».
Из летописных и научных источников Гоголь черпал истори
Да и образ Андрия создан под несомненным влиянием украинских дум об отступнике Тетеренке и изменнике Савве Чалом.
Важно отметить, что те или иные образы или детали фольклорных произведений Гоголь переосмысливает в соответствии со своей художественной концепцией и наполняет их при этом новым идейным содержанием. Например, использовав думу о Самойле Кишке, он существенно изменил все звучание эпизода. Вовсе устранен здесь мотив фанатической верности православию. Мосий Шило, в отличие от своего фольклорного прототипа, чтобы спасти себя и товарищей, охотно обвил свою голову чалмой и «истоптал ногами святой закон». Казаки спасаются не благодаря фатальному случаю, ниспосланному свыше в награду за их верность православию, как в думе, но благодаря личной сметливости и находчивости Шила.
Гоголь многое берет в народной поэзии, но берет, как художник чуткий и восприимчивый к ее художественному строю, со своим отношением к действительности, к материалу. Поэтика народной песни оказала огромное влияние на всю художественно-изобразительную систему «Тараса Бульбы», на язык повести.
Яркий, живописный эпитет, красочное сравнение, характерный ритмический повтор — все эти приемы усиливали песенное звучание стиля повести. «Не достойна ли я вечных сожалений? Не несчастна ли мать, родившая меня на свет? Не горькая ли доля пришлась на часть мне? Не лютый ли ты палач мой, моя свирепая судьба?» Или: «Кудри, кудри он видел, длинные, длинные кудри, и подобную речному лебедю грудь, и снежную шею...» Необыкновенно эмоциональная, лирическая окраска фразы, равно как и все другие ее художественные приметы, создает ощущение органической близости гоголевского повествования к стилю народной песни.
В повести широко использован былинно-песенный прием распространенных сравнений.
«Оглянулся Андрий: пред ним Тарас! Затрясся он всем телом и вдруг стал бледен... Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от него удар линейкою по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части, и вдруг наталкивается на входящего в класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал, как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он перед собою одного только страшного отца».
Сравнение становится столь распространенным, обширным, что вырастает словно в самостоятельную картину, которая на самом деле нисколько не является самодовлеющей, а помогает конкретнее, полнее, глубже раскрыть характер человека или его душевное состояние.