В октябре после утверждения нового социального строя Горький создал произведение, задуманное им около четверти века назад. 10 апреля 1926 года впечатлениями о произведении «Дело Артамоновых» с Горьким поделился М. М. Пришвин. Пришвин сказал, что начало произведения очень хорошее и до середины отлично, но конец неудовлетворителен. К. А. Федин писал, что роман «несоразмерен» в частях, что с течением событий они освещаются все менее широко. В центре романа стоит одна фигура — фигура Петра Артамонова. Она на первом плане именно потому, что с наибольшей полнотой воплощает процесс утраты хозяином власти над делом.
Уже Игнат Гордеев в первом эпическом произведении Горького, «задумываясь и выходя из обычной колеи, чувствовал, что он не хозяин своего дела, а низкий раб его». Миллионер Н.А. Бугров говорит в горьковском очерке: «Все мы — рабы дела нашего». Вот это превращение хозяина «дела» в раба его — превращение, в котором выразилась самая суть капиталистического строя жизни и выразился его убыстряющийся упадок, составляет главное содержание характера и судьбы Петра Артамонова.
Касаясь истории падения артамоновского «рода», критики замечают начало упадка обычно во втором поколении Артамоновых и резко противопоставляют представителей этого поколения родоначальнику «дела». Илья-старший был натурой сильной и целеустремленной. Когда через поколе ние появится новый Илья, похожий характером на деда, он уже не сможет остаться в среде Артамоновых, так как к этому времени их «дело» утратит всякое историческое оправдание. Нельзя забывать, что свое прогрессивное дело Илья-старший осуществляет как буржуа, как стяжатель, оставаясь даже для своих детей не столько отцом, сколько «строгим хозяином» (таким вспомнит отца Петр, и в этом будет много правды). Уже у Артамонова-старшего возникает тревога за будущее «дела», и эта тревога начинает подтачивать его веру в себя. Строительный размах приобретал у него показной характер, Илья «становился все более хвастливо криклив», и сама его гибель дала основание Тихону Вялову сказать, что сила хозяина «хвастовством изошла». Это не сразу видно, это не лежит на поверхности, но это факт, и очень важный факт: упадок артамоновского «рода» начинается с его родоначальника.
Слова Толстого о «скучающем» стяжателе помогают увидеть, в чем «неистовый» Илья предвосхищает своего вялого и раздвоенного сына Петра. В сущности, эти слова равно относятся к ним обоим — к двум, казалось бы, столь резко различным натурам. Оба они — «скучающие», хотя их скука имеет разную остроту и разный характер, — не могут быть захвачены этим делом целиком. Каждый из н
Стяжательские, хищнические, «разбойничьи»
черты Ильи-старшего готовят и хитрую, азартную «игру с делом» Алексея, и раздвоенность Петра (боязнь своего двойника-врага и растущее осознание себя лишь «невольным зрителем» жизни — все это получит развитие в итоговой эпопее Горького, в образе буржуазного интеллигента Самгина, пытавшегося спрятаться от бурного хода истории в своем маленьком «я»). А эти черты готовят, в свою очередь, окончательный духовный крах, полное моральное банкротство последних Артамоновых.
О Петре не раз говорится, что у него маленькие «медвежьи» глаза, но при этом речь идет не о силе его и напористости, а о прямо противоположных качествах: о том, с каким недоверием и затаенным страхом вглядывается он во все и всех. Чем большую тревогу внушает ему «дело», тем больше оно кажется ему зверем, и он признается: «Это неправильно говорится: «Дело не медведь, в лес не уйдет». Дело и есть медведь; уходить ему незачем, оно облапило и держит».
Наконец, был высказан и такой взгляд на Тихона, что он не только не является представителем массы, но прямо враждебен ей: «доносит» хозяину на рабочих и т. д. Но Тихон ни на кого не «доносит», поведение его все время отличается как раз исклю чительной прямотой, и нельзя не чувствовать, какой глубокий и подлинно народный характер имеет растущий в нем гнев против мира Артамоновых.
В «Деле Артамоновых» приведены в столкновение люди двух типов, прежде всего — Илья Артамонов-старший и Тихон Вялов. Горький заметил в одном из писем, что Вялов — «видоизмененный тип Платона Каратаева». Платон Каратаев перестает быть Платоном Каратаевым: Тихон Вялов утрачивает черты покорности, испытывая все больший гнев против тех, кто строит свое благополучие на угнетении миллионов людей.
Тихон еще не согласен с «затеями» революционеров, он еще далек от коллективизма передовых рабочих, ему пока присуща психология «единоличника» и пока присуще стремление к «упрощению» жизни. Мог ли думать Лев Толстой, обсуждая, с Горьким замысел его будущего романа, что в романе этом, ярко свидетельствующем о непреходящем значении великой школы толстовского реализма, будет, помимо всего прочего, показан конец «толстовщины», конец самой почвы, из которой росли такие учения?