Образ Николая Аполлоновича, как известно, значительно ближе к личности самого Белого, чем образы других персонажей романа. В эпилоге «Петербурга» он не только близок, но по своей внешней биографии почти тождествен автору периода североафриканских путешествий (главным образом—1911 год). Впечатления младшего Аблеухова от жизни в Египте, пунктирно очерченные в эпилоге, во многом совпадают с тем, что видел и сам Белый во время своих поездок того времени в Тунис, Египет и Палестину. Лейтмотив, определяющий пребывание Николая Аполлоновича в Египте, — успокоение в мертвом мире пустынь и изучение древнеегипетской «Книги Мертвых» — «очищение смертью» с проецированием ушедшей в небытие страны пирамид и фараонов на дряхлеющую цивилизацию Европы. Однако духовная жизнь Николая Аполлоновича на Востоке имеет переходный характер, и связь ее с его образом в эпилоге, как можно думать, заключалась лишь в подготовке к покою иного рода, к деревенской нирване, к своего рода атараксии. К такому выводу приводит конспективная информация эпилога о жительстве младшего Аблеухова в России, в усадьбе уже умерших родителей.
Здесь Николай Аполлонович выступает в совершенно новом облике, который он приобрел за восемь лет, отделяющих его жизнь в деревне от времени основного действия романа.
Это не похоже и на просветляющее и очищающее от фантазий отрезвление умиравшего среди любящих его людей Дон-Кихота, превратившегося в Алонсо Кихано Доброго. Это и не тот назревающий, но лишенный яркости внезапного озарения, описанный лаконически-сдержанно поворот к новому мирочувствованию, который пережил на каторге Раскольников. Н это — переход, может быть занявший многие годы, и новые созерцательно-спокойные пути, переход, исключающий, по мысли автора, прежнее кризис ное состояние и, очевидно, по своему идейному содержанию в чем-то
Николай Аполлонович показан здесь в какой-то мере приобщившимся к «почве», «опростившимся» помещиком, деревенским жителем, одетым в простонародную полумужичью одежду (нечто подобное Хомякову и Константину Аксакову), заходящим в церковь и в то же время читавшим философа Григория Сковороду (о том, что он забыл Канта, было сказано еще раньше). Все это не имеет ни малейшего отношения к «египетской мудрости» и вместе с тем не перерастает в явное славянофильство.
В тексте романа предпосылки к формированию этого нового, не вполне досказанного образа Аб-леухова-сына почти не намечены в позитивной форме и скорее лишь угадываются как возможное следствие разложения его ранее установившейся личности, как результат ее самоотрицания. Мы узнаем из текста романа о чувствах Аблеухова, ознаменованных появлениями «печального и длинного», о том, что опыт страдания заставил его говорить (и, конечно, думать) «не по Канту» и что он как будто собирался, под влиянием Дудкина, заняться чтением до тех пор не привычной ему мистической литературы.
Однако новый облик Николая Аполлоновича в эпилоге, намеченный лишь беглыми штрихами, все же дает представление о направлении развития его личности. Новые черты, характеризующие Николая Аполлоновича после возвращения его в Россию, тесно связаны между собой, а упоминание о Сковороде во второй фразе от конца романа особенно знаменательно.