В ком
чувство долга не остыло, Кто сердцем
неподкупно прям, В ком дарованье, меткость,
сила...
И.А.
Некрасов
Из
произведений русской литературы XIX
века я
особенно люблю и ценю три образа. Это
Дмитрий Рудин, Владимир Ленский и Александр
Чацкий. Три очень разных человека. И в то же
время между ними есть много общего. Всех их
роднит глубокий, незаурядный ум, великая
чистота и поэтичность души.
Если Рудина
и Ленского я любила с давних пор, то с Чацким
—-стыдно признаться — познакомилась
только тогда, когда мы начали изучать “Горе
от ума”. Да и то я не скажу, чтобы особенно
увлеклась. Я спокойно выписала цитаты,
характеризующие Чацкого как умного и
передового человека своей эпохи, закрыла
книгу и намеревалась больше не
возвращаться к ней.
Однако
возвратилась. Незаметно для меня Чацкий
становился все понятнее. А иногда я уже
ловила себя на том, что примеряла на себя
его мысли, слова и поступки. Так постепенно
Чацкий стал для меня одним из самых близких
людей. Да разве только для меня? Образом
этим увлекаются уже более полутора веков.
Если
сравнить Чацкого хотя бы с Печориным, можно
увидеть огромную разницу. Печорин —
светский лев. Он разочарован жизнью, высшим
светом, однако от мимолетных удовольствий
не отказывается. Окажись на месте Чацкого,
он с первого же взгляда разгадал бы все
отношения между Софьей и Молчалиным и стал
бы или с холодной насмешливостью наблюдать
за ними, или
приложил бы некоторые усилия — а для него
это не составляло бы особого труда — к тому,
чтобы влюбить в себя Софью. Однако, видя
жизнь свою насквозь, он не находит в ней
ничего светлого, ничего, за что бы стоило ее
любить. “Я давно уже живу не сердцем, а
головою”, — говорит он. И поэтому с такой
легкостью уезжает в Персию.
Чацкий не
таков. Несмотря на свой глубокий
критический ум, он верит в жизнь, в высокие
идеалы. Горячий, пылкий юноша, он в то же
время удивительно похож на молодого
Пушкина. Так же “остер, умен, красноречив”,
так же общителен, и так же легко у него
слетают с губ эпиграммы, меткие слова,
хлесткие сравнения: “А Гильоме, француз,
подбитый ветерком”, “Созвездие маневров и
мазурки”. Он немного наивен и неискушен в
делах житейских, не видит и не понимает
холодности и отчужденности Софьи. Он
добродушно посмеивается над москвичами и
над московскими нравами, не замечая,
шутки вызывают у Софьи почти озлобление. “Не
человек — змея”, — говорит она о Чацком
чуть ли не с ненавистью. А он верит в ее
любовь. А потом он разбит, потрясен, но не
может примириться с мыслью, что горячо и
страстно любимая им девушка могла
променять его на какое-то ничтожество, на
человека, не имеющего собственных мыслей и
суждений. Да, разочароваться во всем: не
только в ней, но и в целом свете — это
нелегкий удар. Сколько горечи и боли, оскорбленного
самолюбия и гневного упрека звучит в его
последнем монологе! Но лишь в этот час он по-настоящему
увидел мир, по-новому взглянул на него.
Если бы
Чацкий был только юношей, разочаровавшимся
при первом столкновении с
действительностью, то как литературный
герой, наверное, давно бы кончил свой век
где-нибудь в архивной пыли. Но он не только
пламенный влюбленный. Это еще человек
передовых взглядов. Он не побежден, он лишь
уедет куда-нибудь, где его поймут, где ему
достанется настоящее большое дело. По-видимому,
он уйдет к декабристам. Он полон светлых
идей преобразования общества, он с гневом
обличает пороки общества старого. Как
всегда, он высказывает свои убеждения резко
и прямо. Его оружием является слово, и он
более чем отлично, владеет этим оружием. Его
речь — это речь прирожденного оратора. Ни
одного лишнего слова, каждая фраза словно
вырвана из сердца.
И, конечно,
эта резкость, пламенность не могла пройти
незамеченной. “Чацкий шел прямой дорогой
на каторгу, если он уцелел 14 декабря, то,
наверное, не сделался ни страдательно
тоскующим, ни гордо презирающим лицом, не
оставил бы ни в коем случае своей
пропаганды”. Это слова Герцена, великого
мыслителя и революционера.
Я люблю
Чацкого за его убеждения, идеалы. Он
возмущен крепостным правом и, не скрывая,
говорит об этом. Он рвет с министром только
потому, что желает служить “делу, а не лицам”.
Он любит свою Родину и с сердечной теплотой
говорит о ней: “Когда ж постранствуешь,
воротишься домой, и дым Отечества нам
сладок и приятен!”
И, кроме
того, я люблю Чацкого просто как человека
умного, чуточку горячего, у которого под
маской иронии и насмешки скрыто чуткое,
отзывчивое сердце, который может, как и все
люди, смеяться и грустить, который, может
быть, зол и резок на язык, но другом будет
верным, надежным... Вот “почему не
состарился до сих пор грибоедовский Чацкий,
а с ним и вся комедия...”