В тот миг, когда несчастная поднималась на фатальную тележку, чтобы отправиться в свой последний путь, ей стало истошно жаль жизнь. Она подняла зажженные, сухие глаза к небу, к солнцу, к серебристым тучам, разорванным там и здесь неправильными четырехугольниками и треугольниками голубизны; потом посмотрела вниз, вокруг себя, на землю, на толпу, на дома… Неожиданно в эту минуту, когда мужчина в желтом связывал ей локти за спиной, из груди ее вырвался дикий вопль, вопль радости. На одном из балконов, там, в уголке площади, она увидела его, своего друга, своего властителя, Феба, видение ее другой жизни. Судья солгал! Священник солгал! Это был он, она не могла ошибиться; он был там, красивый, живой, в своем замечательном камзоле, с пером на шляпе, со шпагой в стороне.
* - Феб! Мой Феб! – воскликнула она.
* Она хотела простереть к нему руки, которые дрожали от любви и волнения, но они были уже связанные…
* … Ужасная мысль вдруг мелькнула в ее голове. Она вспомнила, что она осуждена за убийство Феба де Шетопера. До сих пор цыганка все выдерживала. Но этот последний удар был очень жестокий. Она бессознательно упала на мостовую.
* - …несите ее на телегу, кончаем! – приказал Шармоль…
…Вдруг в тот миг, когда помощники палача собирались выполнить равнодушный приказ Шармоля, этот мужчина перескочил через балюстраду галереи, обхватил веревку ступнями и коленами ног и руками, и все увидели, как он скатился по фасаду Собора, будто дождевая капля, которая стекает по стеклу. Он со скоростью кота, который падает с крыши, подбежал к палачам, ударами огромных кулаков свалил их на землю, схватил рукой цыганку, как ребенок свою куклу, одним прыжком достиг церкви, подняв девушку над главой и ревя громовым голосом: – Приют!..
… Шармоль, палачи и весь эскорт остолбенели на месте. На са
Квазимодо остановился под сводом главного портала. Его широкие ступни, казалось, вросли в плиты Собора, как тяжелые романские колонны. Большая, патлатая голова сидела глубоко в плечах, будто голова льва, под гривой которого не видно шеи…
… Заступничество существа, такого безобразного, как Квазимодо, за существо, такое несчастное, как осужденная на смерть Эсмеральда, было трогательным. Двое обездоленных природой и обществом встретились, чтобы помочь друг другу. Через несколько минут Квазимодо, торжествуя, исчез в Соборе вместе со своей ношей. Толпа, которая всегда восхищается подвигом, искала горбуна глазами под пасмурным небом, жалея, что предмет общего увлечения так быстро исчез. Вдруг все увидели, что он снова появился в конце галереи королей Франции. Как невменяемый, промчал Квазимодо по галерее, высоко поднимая на руках свою добычу и выкрикивая:
- Приют!
Толпа бурно захлопала в ладоши. Пробежав галерею, Квазимодо снова исчез внутри Собора. За миг он с цыганкой на руках появился на верхней площадке, быстро бежал вперед и все выкрикивая: “Приют!” А толпа рукоплескала. В конце концов, Квазимодо в третий раз появился на верхушке башни; отсюда он, казалось, всему городу гордо показал ту, кого спас. Громовым голосом, голосом, который люди слышали так редко и которого он сам не слышал никогда, голосом, который, наверное, доносился вплоть до туч, трижды неистово прокричал:
* - Приют! Приют! Приют!
* - Слава! Слава! – воскликнул в ответ ему народ, и этот могущественный призыв поразил на другом берегу толпу на Гревской площади и затворницу, которая все прислушивалась и не сводила взгляда с виселицы.