Первая литературная работа Диккенсу была заказана, и он, как начинающий молодой автор, выплеснул на
бумагу, иногда поистине как попало, немалый багаж своих наблюдений и замечаний, которые как бы сами собой
нанизывались на канву дорожных приключений. Замысел второго романа исходил уже от него самого, потому
естественно, что тут Диккенс смог представить перед читателем картины своего искалеченного детства. Правда,
нельзя сказать, что его детство было такое же ужасное и жестокое, какое было у его маленького героя Оливера
Твиста. Будучи сыном человека, сидевшего за долги и внуком казнокрада, Чарльзу с ранних лет «пришлось вступить в
жизнь» — как он сам рассказывал о себе. С преступным же миром и отношения у него были достаточно короткие.
Тюрьма и трущобы — это Диккенс знал изнутри. Правда, он предпочитал не говорить об этом прямо, но его
жизненный опыт сам собой оказался в книге.
При чтении «Оливера Твиста» невольно приходит на память начало романа «История полковник Джека»
Даниеля Дефо. Знал ли Диккенс «Полковника Джека», не под его ли влиянием написаны страницы о горестном
детстве мальчишки? На этот счет нет точных сведений, в то время как мнение Диккенса о Дефо известно. С точки
зрения Диккенса, Дефо писатель «бесчувственный», иначе говоря, не умеет изображать чувств и вызывать их у
читателя, за исключением одного — любопытства: а что будет дальше? Да, действительно, Диккенс умел вызвать
чувства, вот только какие это же чувства? Что касается меня, то если первые страницы и где-то десяток первых глав
могут вызвать кое-где усмешку, то под конец книги смеяться почему-то не хочется. Но не потому, что уж очень гадкие
или мерзкие картины описывает писатель (хотя это и так), а потому что, как мне кажется, меняется сам стиль книги,
возникает устойчивое впечатление, что дописывать роман взялся абсолютно другой человек. Весь роман, на мой
взгляд, представляет собой смесь красивых сентиментальных сцен, ужасных мерзких отрывков поначалу и каким-то
детективом, причем с довольно сжатым, динамичным сюжетом в конце, как будто автору уже надоело писать.
Наверное, сказалась писательская загруженность Диккенса, во время его работы над книгой. В книге и
сентиментальные сцены, и весьма неприятные тягостные отрывки перемежаются юмором. Хотя конечно юмором
это назвать сложно. Фраза «смех сквозь слезы» сюда подходит больше, но и то, в отдельные моменты некоторые
шутки становятся не то что не смешными, но и порой совсем не уместными. Вот взять к примеру эпизод в самом
начале романа о гробовщике или сцена смерти «ведьмы», обокравшей мать Оливера. Юмор Диккенса — это не
утробный опыт, а умение улыбнуться в трудную минуту.
Вот сейчас, когда Плут отправится за решетку, наверняка, надолго, если не навсегда. Список преступлений, за
которые полагалась смертная казнь, был крайне большим, ну или при «лучшем» исходе дела — тиф, который косил
заключенных. И вот в последние минуты перед принесением приговора автор заставляет нас действительно
улыбнуться: мальчишка произносит речь, даже не речь, а искусную пародию на «настоящего джентльмена». Взрослая
речь маленького человека, как написано, с каким тактом и с каким юмором!
И к вопросу о «любопытстве». Если у Дефо это чувство возникает действительно очень часто, то у Диккенса
совсем нет. Я даже отложил книгу, когда Нэнси уводила Оливера от пожилого джентльмена, давшему ему
необходимую любовь и ласку. Иные сцены настолько контрастны, что их сочетания вызывают массу эмоций. Взять к
примеру речь и мольбы Оливера в логове преступников. Это
Вся книга кажется грязной, испачканной. Это впечатление усиливают и описание Лондона, как кажется вечно
грязного, мерзкого, промозглого и сырого города, со своими трущобами, кварталами для бедноты, вечно плохой
погодой и, конечно, жителями своей внешностью и отношением друг к другу как нельзя лучше подходящими под
описание этого города. Вообще, скорее всего, это та эпоха, время, когда голод, бедность были скорее обычным
явлением, нежели исключением из правила. Эпоха контраста, чистоты и грязи, возвышенных речей и грязных
ругательств, обжорства и страшного голода, рабской покорностью одних и идиотской самовлюбленностью других,
наконец, возникновению высокой любви у Гарри и Розы и появлению непонятного чувства, возникшего у Нэнси к
бандиту Сэйку.
Конечно, логически рассуждая, становится немного непонятно, каким образом маленький Оливер, пройдя через
всю ту грязь и нечистоты, какие только можно представить, не испортился, не стал на путь преступника и бандита,
хотя бы с банальнейшей и логически выводимой целью — отомстить этому миру если не за все, то хотя бы за то, что
он появился на этот свет. Каким образом его душа сохранила чистоту? У Дориана Грея был портрет — зеркало его
души, которое как магнит тянуло к себе душевную грязь и греховные помыслы, не давая им испортить внешность. Но
у Оливера не было такого портрета. Тем не менее, его душа, так же как и его «ангельская» внешность сохранила
девственную чистоту. Как такое могло произойти? Говорят ребенок, воспитанный волчьей стаей, теряет не просто
«человеческий вид», но и самые основные, даже примитивнейшие психологические рефлексы, присущие его
цивилизованному сверстнику. Я уже молчу про нравственные ценности и тому подобное. Так вот вопрос: как Оливер
остался таким, каким встретили его и мистер Браунлоу, и Роза, и старая леди после всех перенесенных им невзгод?
А ведь те люди-животные, начиная со скунса Бидла и заканчивая настоящими хищниками типа Сайкса и Феджина,
будут похуже простой волчьей стаи! Последние-то без пристрастия приучают к себе ребенка. Непонятно. Скорее
всего, Диккенс хотел подчеркнуть, что «сказалась порода», то есть джентльмен — он и в Африке джентльмен, «к
благородным не пристает».
В описаниях всех зол того общества возникают естественные вопросы. А так ли бедны были бедные? А так ли
бездушны и надменны богатые? А так ли много бездомных и сирот? Так ли бесправен и порабощен ребенок самого
рождения? Уже в свое время Диккенсу приходилось выслушивать упреки в преувеличениях, если не в искажениях
истинного положения дел. Не знаю, может и так, но ведь рабская эксплуатация детского труда не является выдумкой,
как и описанный в книге случай о погибшем ребенке-трубочисте. В любом случае, выявляя некий недостаток в
обществе, да и в чем бы то ни было, необходимо преувеличить, иначе это просто не вызовет резонанс, пройдет
незамеченным, как само собой полагающееся.
Первый русский переводчик Диккенса И. Введенский ознакомил автора с реакцией на его произведения публики
вообще и такого ее представителя, как Достоевский, в частности. Диккенс был настолько тронут, что в трудные
минуты с мрачной иронией говорил: «Пора упаковывать чемоданы и ехать в Россию, там меня лучше пойму, чем в
моей собственной стране!» А что, то состояние общества, описываемое Диккенсом в своем романе, чем-то
напоминает современное наше общество, то, от чего Англия смогла-таки уйти — от пьянства, преступности и
равнодушия чиновников — нашло отражение в нашей сегодняшней жизни.