“Преступление и наказание” — одно из лучших произведений великого русского писателя второй половины XIX века Ф. М. Достоевского. Между тем трудно найти другое столь давно и единодушно признанное классическое произведение, оценки которого были бы столь разноречивы и далее противоположны, причем расхождения эти связаны именно с вопросом о мотивах преступления Раскольникова и об отношении к ним Ф. М. Достоевского.
По мнению многих исследователей, доминирует все-таки концепция двойственности мотивов. Первый представляет собой теорию “права сильного”, которая отражала дух времени и была порождением общественной теории нигилизма: “Я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил”. Второй — полная противоположность первому: желание добра людям, стремление спасти сестру от гибели, а себе дать возможность добрыми делами всей последующей жизни загладить преступление. Некоторые исследователи находят три, четыре и даже больше мотивов, но все они тяготеют к двум вышеперечисленным полюсам.
Вообще, приступая к работе над романом, Достоевский писал: “...уничтожить неопределенность, то есть так или этак объяснить все убийство...”. Есть литературоведы, которые считают, что сделать это Достоевскому не удалось: он так и не пришел к выводу, как именно мотивировать преступление, и остались две, “не согласованные между собой” мотивировки, осталась неопределенность. Вторая, более распространенная точка зрения заключается в том, что вначале у Достоевского были колебания, но он их решил “диалектически”, то есть — сочетав обе. Выходит, что Раскольникову хочется, или ему это только кажется, быть “добрым Наполеоном”. В этом словосочетании совмещено несовместимое, но в этом-то и кроется зерно, суть вопроса. Все, что послужило мотивами преступления Родиона Раскольникова, построено на глубоких, запутанных противоречиях, в которых нам и предстоит разобраться.
Прежде всего их следует искать во внутренних противоречиях самой натуры Раскольникова. Не случайно автор дал ему такую фамилию, которая постоянно напоминала бы читателю о внутреннем расколе героя. Но этот раскол вовсе не следует понимать как борьбу между “плохими” и “хорошими” мотивами преступления. Так кажется самому Раскольникову, но это лишь его самообман, и мы не должны ему поддаваться.
То, что на самом деле происходит в душе Р. Раскольникова, верно определил современный литературовед Ю. Ф. Карякин: “борьба мотивов за преступление против него”, “правых и неправых целей, определяющих и свои средства”. Подтверждением противоречивости характера Раскольникова являются и слова Разумихина, который знает Родиона немногим, но лучше других: “великодушен и добр” и в то же время “холоден и бесчувственен до бесчеловечия”. И сам Достоевский пишет: “...уже в следующую минуту это становился не тот человек, что был в предыдущую”. И, как опять-таки верно подметил Карякин, “даже сны его — тоже разные, противоположные”: один сон — “предостережение от убийства”, второй — его “повторение”. Каждое слово героя “расколото” и в сущности уже заключает в себя реалы: “проклятая мечта”, “мрачный восторг”, “кровь по совести”. Скорее, эти словосочетания следовало бы разбить на два ряда слов: “проклятая, мрачный, кровь” и “мечта, восторг, совесть”. Такой порядок характерен для сознания обычного человека. Но в сложнейшей системе самосознания Раскольникова порядок нарушается, и между несовместимыми понятиями происходит борьба.
Родион Раскольников постоянно ощущает борьбу, но он неправильно ее понимает, словом, подда
Нередко мотив убийства объясняют роковым влиянием города. Действительно, душная атмосфера узких и пыльных улиц, гробообразная каморка Раскольникова — все это, можно сказать без преувеличения, погубило его: “редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге”. Погубило, но отнюдь не как героя, вступившего в схватку с чуждым ему миром во имя правых целей. Раскольников пытался встать на этот путь, но вскоре разочаровался в нем и смирился с существующим порядком. Изменить что-то в этом мире кажется Родиону Раскольникову невозможным, равно как остановить скрипящую, но все же действующую машину. Над теорией “всеобщего счастья” герой смеется: “несу, дескать, кирпичик на всеобщее счастье... Ха-ха!” И совершается трагедия — внутреннее поражение Раскольникова, его порабощение этими замкнутыми стенами и грязными улицами. Переворачивается вся система ценностей героя — он уже заражен “влияниями” Петербурга, и его душевное состояние действительно принимает форму болезни. И, как отметил Ю. Ф. Карякин, “не скверную пьесу хочет он отменить, а пытается (безнадежно) сыграть в ней другую роль, роль главного героя”. Следующий шаг больного ума — извращенная арифметика — “одна смерть и сто жизней взамен”, “куча” обстоятельств, навалившихся разом на героя, которые тот счел за роковые. Полное отчаяние в его настоящем положении, невозможность спасти сестру, помочь сломленному жизнью Мармеладову и его семье, загубленной навсегда девочке, вышедшей на панель, наводят нас на мысль о, так сказать, “нетрадиционном средстве”... Вопрос в том, сможет ли он им воспользоваться?
Уже все его муки до совершения преступления дают Р. Раскольникову почувствовать, что он не способен на такое. Но в тот решающий момент, когда герой уже почти освободился от власти этой идеи и просил Бога указать ему правильный путь, дорога приводит его к месту, где он слышит свой приговор: завтра и в определенном часу. Все предрешено, Раскольников уже почти сознательно жертвует собой ради спасения других. Кто он — новый Христос, Мессия? Избрав роль спасителя человечества, Родион Раскольников стремится “встать” над глупою толпой и силою своей власти сделать то, что он хочет. Но осуществляется его миссия по-другому: его пример показывает оторвавшейся от народа и помешанной на “наполеоновской идее” интеллигенции всю ее бесчеловечность и никчемность. Но как бы то ни было, такого предназначения сам Раскольников угадать, разумеется, не мог бы, в этом он целиком подчинился авторской воле. И, поэтому “добро” никак нельзя считать мотивом преступления. И опять ссылаясь на Ю. Ф. Карякина, можно сказать, что если “добро” поначалу и противостояло преступлению, то потом оно капитулировало перед злом, а еще позже — стало незаметно прикрывать собою горькую правду: “Я просто убил, для себя убил...”
Таким образом, нам удалось чуть ближе рассмотреть тот сложный и запутанный клубок, тот узел, в котором сплетены мотивы преступления Родиона Раскольникова. Сложность эта — гнетущая, тяжелая, словно бремя, так что как бы в отместку ей хочется сказать: все гениальное просто, подтверждая тем самым противоестественность подобной усложненности, граничащей с неразберихой, хаосом. Отсюда вытекает увиденная Ю. Ф. Карякиным главная мысль Ф. М. Достоевского: “не в том дело, как обосновать преступление, а в том, что недопустимо его обосновывать как бы то ни было”.