За Достоевским давно утвердилась слава писателя-психолога, способного заглянуть в такую глубь человеческой души, которую и сам человек в себе не подозревает или которую человек знать о себе избегает. Однако это невыявленное, подсознательное необычайно важно: именно глубины сознания определяют отношения с людьми, поступки, представления о добре и зле.
В романе “Преступление и наказание” почти нет неменяющихся, лишенных духовного пути героев: человек Достоевского постоянно открывает в себе новые душевные и духовные смыслы. Даже такой малозначительный человек, как Лужин, вооружившийся теорией “разумного эгоизма”, неожиданно для себя приходит к преступлению — к подлогу.
Но для замысла романа, конечно же, важнее всего те открытия, которые делает Раскольников. Открытия в собственной душе. Он по глубочайшему убеждению убивает старуху-процентщицу, или, как он думает, “тварь дрожащую”. Далее Достоевский дает нам возможность убедиться в том, что почти в каждом человеке живут невидимые спасительные силы, которые сопротивляются идеям собственного избранничества и права на насилие.
Пронизывающей, болезненной грустью наполнена сцена в кабаке, когда рядом с Мармеладовым мы видим Расколыш-кова, слушающего сбивчивый рассказ подвыпившего чиновника. Раскольников вбирает в себя всю несчастную мармела-довскую судьбу вместе с его чахоточной женой и дочерью Соней, живущей по “желтому билету”. Здесь же, в трактире, раскольников встречает одного из своих преследователей — полицейского чиновника Заметова, который для Раскольникова пусть и ничтожный, но все же представитель того мира, на который он так страшно посягнул. Здесь Раскольниковым вдруг овладевает азарт отчаянного игрока: он начинает опасную “игру с огнем” (“А что если я старушку и Лизавету убил?..”). То же происходит с Раскольниковым в квартире процентщицы, где он в каком-то лихорадочном состоянии продолжает “пытать судьбу”. Он поддразнивает мастеров, ремонтирующих квартиру, а потом и дворников у ворот. Он словно торопит события. Не оставляет его это возбуждение и возле тела раздавленного лошадьми Мармеладова, после чего он переживает радость от возможности активно творить добро (помощь семье погибшего). Эти перепады передают сложность
Встреча со Свидригайловым открывает новое в душе Раскольникова, ибо, слушая уверения о том, что они “одного поля ягоды”, герой чувствует, что, сам того желая, позволил вовлечь себя в опасный разговор о привидениях и тем самым стал как бы невольным соучастником этого таинственного и зловещего человека. У Раскольникова возникает ощущение, будто он признался в своем преступлении,— ведь старуха как привидение преследует его, почти так же, как Свидригайлова его покойная жена Марфа Петровна.
Далеко не исключительная история Сони Раскольникова глубоко задевает: ведь именно в ней коренятся ответы на мучающие его вопросы. Раскольникова раздражает убежденность Сони в том, что она своими малыми средствами, добытыми такой страшной ценой, помогает ближним. С бестактностью и себялюбием, присущими эгоисту, он бередит раны Сонечки, беспощадно напоминая и о ее падении, и о том, что Полечку ждет участь самой Сони.
Во встречах со следователем Порфирием Петровичем в силе внутреннего противостояния собеседнику выявляется внутренняя позиция Раскольникова и раскрывается теоретическая основа его преступления: социально-бытовые мотивы преступления перекрываются мотивами философскими, как бы по-новому освещая весь страшный путь, пройденный Раскольниковым. Герой старается быть сдержанным и осторожно-молчаливым, но с ужасом чувствует и невольно выдает себя, идя навстречу желаниям Порфирия Петровича. Именно в этих диалогах-Пытках проявляется мученическая и гордая натура Раскольникова — человека, который не может позволить вторгаться в свой внутренний мир.
Однако именно этого гордого человека и заставляет автор смириться. Это уже подлинное открытие. В романе оказывается, что смирение — единственное прибежище для всех людей — и умных, и недалеких умом, и высокопоставленных, и находящихся на самых нижних ступеньках социальной лестницы. Именно смирение излечивает больной дух Раскольникова, отказавшегося наконец от идеи собственной исключительности и своего права быть вершителем судеб других людей.