Литературный процесс ни одной эпохи не был таким сложным, напряженным и противоречивым, как в XX веке, веке сложных и бурных событий, масштабных потрясений, социальных изменений. В поисках желанной жизненной истины литература нового времени обратилась к разнообразным философским концепциям и теориям, которые пытались проникнуть в глубинные тайны жизни, проанализировать ее и определить общечеловеческие ценности, которые могли бы спасти человека в сложных обстоятельствах, стать ему моральной опорой. Начало прошлого века было ознаменовано появлением большого количества новых философских учений, которые стали основами разнообразных литературных явлений, школ, направлений и течений. Ярким примером тому может служить французский экзистенциализм. В том, что это философское направление стало своеобразной религией творческой интеллигенции первой половины XX века, есть немалая заслуга и Альбера Камю, все творчество которого от новелл, драм, романов до эссе и речей является философскими трактатами и притчами экзистенциализма.
Однако традиционный для экзистенциализма ряд переживаний корректировался жизненным опытом Камю. Он родился в Алжире в очень бедной семье: отец был сельскохозяйственным рабочим, умер от ран, полученных на фронте, мать зарабатывала на существование уборкой. По этой причине Альбер Камю «уделом человеческим» всегда предполагал «условия человеческого существования» (нечеловеческие условия нищеты, которые не забывались).
В творчестве раннего Камю господствует языческое переживание красоты мира, радость от соприкосновения с природой, с морем и солнцем Алжира, от «телесного» бытия. «Романтический экзистенциализм» Альбера Камю происходил именно от этого мощного стимула алжирских впечатлений. «Романтиком-экзистенциалистом» были Мерсо—герой повести Камю «Посторонний» (1937-1940, опубликована в 1942-м).
Композиционно эта повесть напоминает краткий вариант романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание». Она состоит из двух равных частей, в которых изложена хроника одного заурядного, если можно так назвать убийство человека, преступления и последовавшего за ним наказания. Части эти перекликаются между собой. По сути, вторая часть — это кривое зеркало первой.
В первой части герой «Постороннего» Мерсо — мелкий служащий одной из контор Алжира — повествует о своей жизни и цепи событий, предшествовавших совершенному им преступлению. Серые будни холостяка из алжирского предместья тянулись длинной : чередой, каждый следующий день ничем не отличался от предыдущего (встречи с Мари, которой он честно признается, что не знает, любит он ее или нет; отношения с Раймоном, по слухам, сутенером, обещание помочь ему проучить неверную любовницу; разговоры с соседями). Ничего примечательного не происходило. Во всяком случае, ничего такого, что могло бы вызвать у Мерсо живой интерес. «Я, может быть, не всегда уверен в том, что именно меня интересует, но совершенно уверен в том, что не представляет для меня никакого интереса», — признается он.
Лучше всего героя Камю характеризует фраза «это мне все равно» , которую он постоянно повторяет в различных вариациях. Он остается равнодушным даже к смерти собственной матери, впрочем, они давно перестали общаться, потому что им стало не о чем говорить друг с другом. Мерсо ведет себя совершенно отстранение даже на ее похоронах, так, словно это событие не имеет к нему никакого отношения. Зато он отмечает, как неестественно ведут себя окружающие. Например, его начальник, который не выражает соболезнований до тех пор, пока нет внешних атрибутов траура, или служащие, которые точно знают, что пристало и что не пристало делать во время траурной церемонии, или сосед, старик Саламано, тоскующий о пропаже собаки больше, чем о покойной жене.
Единственное, к чему Мерсо не утратил интереса, — это телесные и физические радости: еда, сон, отношения с Мари. Причем в его отношениях с девушкой абсолютно отсутствует эмоциональная привязанность. Настоящую радость Мерсо способен получить только от общения с природой — от жгучего солнца, от моря, от раскаленного песка, от ручья с холодной водой (всего того, что доставляло радость и самому автору).
В первой части своего произведения Камю, по сути, изображает человека абсурда. Мерсо ведет почти что «растительное» существование. Он растворен в природе, подчиняясь ее непонятной
Море испустило жаркий, тяжелый вздох. Мне почудилось — небо разверзлось во всю ширь, и хлынул огненный дождь. Все во мне напряглось, пальцы стиснули револьвер. Выпуклость рукоятки была гладкая, отполированная, спусковой крючок подался — и тут-то, сухим, но оглушительным треском, все и началось... Я понял, что разрушил равновесие дня, необычайную тишину песчаного берега, где мне совсем недавно было так хорошо. Тогда я еще четыре раза выстрелил в распростертое тело...» Эти четыре выстрела прозвучали так, словно Мерсо «стучался в дверь беды».
Герой попадает на скамью подсудимых. Он ничего не скрывает, наоборот, охотно помогает следствию. Но все факты, которые он излагает суду, истолковываются извращенно. Суд, по сути, превращается в спектакль, где герой чувствует себя «третьим лишним», его «отстраняют от дела, сводят к нулю», и ему остается только наблюдать за происходящим. Мерсо не узнает самого себя: его обыкновенная, ничем не примечательная жизнь перелицовывается в «житие злодея». Его поведение на похоронах матери истолковывается как небывалая черствость; вечер следующего после убийства дня, проведенный с Мари, — как святотатство, а знакомство с Раймоном — как принадлежность к преступному миру. Естественно, после такой характеристики общество видит в Мерсо «выродка без стыда и совести», грубо поправшего все законы человеческого общежития.
Наделенный от природы способностью тонко чувствовать правду, Мерсо сам усугубляет свое положение. В суде он честен и откровенен, не подозревая, что своими правдивыми показаниями только туже затягивает петлю на собственной шее. Например, когда адвокат спрашивает Мерсо, горевал ли он в день похорон матери, он честно признается, что находился в таком физическом состоянии, когда плохо понимал, что именно происходит, но точно знает, что «предпочел бы, чтобы мама была жива». На вопрос адвоката, можно ли понимать его слова так, что Мерсо «взял себя в руки и сдержал собственную скорбь», он, не желая кривить душой, отвечает отрицательно. Герой искренне полагает, что судить его должны не за бесчувственность, а за совершенное убийство, но как жестоко он ошибается!
Одиннадцать месяцев длится следствие, и одиннадцать месяцев герой наблюдает за действием отлаженного механизма правосудия. Наблюдения Мерсо — наблюдения отстраненного, постороннего человека, но тем они точнее. Совершается ритуал, в котором давно отсутствует правда. Он настолько абсурден, что Мерсо трудно поверить в реальность происходящего. Тем не менее, герою вынесен смертный приговор, но на эшафот его отправляют, в сущности, не за совершенное убийство, а за его «непохожесть» на всех остальных, за его отказ принимать общепринятые правила игры.
Если в первой части Камю изображает человека абсурда, который совершает убийство, то во второй части речь идет об абсурдности карающего его общества и той морали, согласно которой общество убивает человека. Преступление Мерсо заключается в том, что в какой-то прекрасный момент он открыл для себя одну истину: «жизнь не стоит того, чтобы за нее цепляться»; жизнь человека бессмысленна, потому что рано или поздно каждый умрет в одиночку, исчезнув без следа. Неизвестно зачем является человек, неизвестно куда потом исчезает. Это знание сделало Мерсо отчужденным, отстраненным от жизни, от других людей, сделало сомнительными в его глазах все принятые в обществе нравственно-поведенческие правила. Он не ополчался на мнимые святыни цивилизации, не посягал на них, он просто сознательно пренебрег царящим вокруг лицемерием, отказался от лжи, от общепринятых норм и правил. Тем самым он стал опасен обществу, и общество его примерно наказало.