Рецензия на роман

Роман “Расставание” Леонида Бородина построен вокруг идеи Бога. Его лирический герой — московский интеллигент — решает начать новую жизнь.

В произведениях Леонида Бородина — на рациональном, логическом уровне его проза сурово утверждает правоту христианской морали, а всей своей эмоциональной, чувственной плотью (то есть всем художественным, что есть в ней) буквально вопит о прелести греховной, безбожной, живой и свободной жизни.

Где-то в Сибири главный герой романа отыскивает попа Василия и его дочь Тосю, которая готова стать его женой. Эта семья — поп Василий и Тося — живет с Богом в душе, вокруг них особая атмосфера чистоты и любви, властно притягивающая героя. Но он не чувствует себя достаточно чистым, чтобы принять от судьбы такой подарок, он уезжает в Москву, чтобы привести свои дела — прежде всего душевные — в порядок. Бородин, описывая московскую жизнь своего героя, не жалеет иронии и сарказма на картины “трудов и дней” московской интеллигенции. Достается всем — диссидентам, журналистам, окололитературной и околотелевизионной богеме, даже оппозиционному священнику, чья фигура в сравнении с образом попа Василия выглядит мелкой и суетной. Вся эта жизнь безбожна, бессмысленна, неблагообразна. Вся она осуждена и автором, и героем. Как чеховские сестры мечтали о Москве, так герой романа Бородина мечтает о сибирской глубинке, где живут Тося и поп Василий.

В конце концов два рационалиста — автор и его герой — без конца осуждающие рационализм — попадают в собственноручно устроенную ловушку. Из Сибири, где рядом с Геннадием была живая и любящая Тося, вся его московская жизнь казалась ему ясной, понятной и легко преобразуемой в нужном для очищения направлении. Приехав и столкнувшись с ее живым и непредсказуемым потоком, он безнадежно в ней запутывается, поск

ольку общение с Тосей наделило его способностью гораздо острее видеть чужую жизнь и воспринимать чужую боль, чем это было прежде. Арестовывают его сестру-диссидентку, и он не может уже сказать “допрыгалась”; его отец, отношения с которым были так просты и удобны, оказывается вдруг человеком ранимым и способным на неожиданные поступки; “халтура”, которую он раньше бы сделал с хладнокровным цинизмом, превращается в моральную проблему; любовница ждет от него ребенка, и этот факт перерастает свое бытовое содержание, предопределяет судьбу. Душевный переворот совершился, холодный рационалист стал живым человеком, теперь он ближе к Богу, чем когда бы то ни было. Однако цена всему этому — погубленная судьба Тоси, к которой герой уже не может вернуться. И вот, чтобы эта цена не показалась читателю чрезмерной, зачеркивающей все благотворные перемены в душе Геннадия, автору приходится идти на сомнительный с точки зрения человеческой, да и художественной логики ход. Он постепенно, страница за страницей, превращает живую и страдающую Тосю в абстракцию, в символ. Символу ведь не больно. И вот в апофеозе романа, в финальной сцене амбивалентного свадебного веселья появляется — в сознании героя — призрачное видение: танцующая Тося. И так уже написана сцена, что это ирреальное появление выглядит не напоминанием герою о загубленной Тосиной судьбе, а благословением его выбора. Но свершится ли выбор? Если все-таки Тося — живой человек, а не символ, то свершится лишь обмен одного зла на другое. И с Богом в душе и без Бога герой несет зло.

И если бы из этого зерна автор честно вырастил трагическую коллизию! Но пришлось бы признать, что жизнь сильнее и богаче самой высокой морали, и пойти на такое Бородин не может. Поэтому финал смазан; он мог бы быть многозначен, но он — увы! — всего лишь двусмыслен.