На первый взгляд могло казаться, что «Герой нашего времени» есть не что иное, как собрание законченных повестей под общим заглавием. Однако сохранившиеся рукописи «Героя…» помогают увидеть, что роман создавался как цельное произведение, все части которого объединялись стройным и глубоким замыслом. В повестях «Бэла», «Фаталист» и «Тамань» образ Печорина окружен атмосферой таинственности. Его поступки кажутся странными и загадочными, а их мотивы — неясными. Один из немногих друзей Печорина, штабс-капитан Максим Максимыч, говорит о главном герое романа, что он принадлежит к тем людям, «у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные иеобьШговённые вещи». И действительно, события, которые происходят с Печориным, никак нельзя назвать обычными. И хотя тот же Максим Максимьгч называет его «славным малым», но в то же время — странным, мы с первого же знакомства с Печориным чувствуем, что это человек незаурядный, обладающий глубоким и гибким умом, волей, сильным характером.
Думается, что, напечатав в журнале «Бэлу», «Фаталиста» и «Тамань», Лермонтов хотел привлечь внимание читателей к своему герою, заинтересовать их и личностью Печорина, и его необычной судьбой. И Лермонтов достиг своей цели. Белинский встретил «Бэлу» восторженным отзывом: «Простота и безыскусственность этого рассказа — невыразимы… Вот такие рассказы о Кавказе… мы готовы читать».
«Фаталист» и «Тамань» еще более возбудили интерес критики и читающей публики к произведению Лермонтова. В ноябре 1839 года журнал «Отечественные записки» напечатал такое сообщение: «С особенным удовольствием пользуемся случаем известить, что М. Ю. Лермонтов в непродолжительном времени издает собрание СВОИХ повестей и напечатанных и ненапечатанных. Это будет новый прекрасный подарок русской литературе».
И вот вышло в свет отдельное издание с Героя нашего нремени». Читатели впервые познакомились а нем с повестью «Княжна Мери», рассказом «Максим Максимыч» и с предисловием к журналу Печорина. «…Нет, это не собрание повестей и рассказов,— писал тогда же Белинский,— это роман, в котором один герой и одна основная идея, художнически развитая. Кто не читал самой боль-1пой повести этого романа — «Княжны Мери», тот не может судить ни об идее, ни о достоинстве целого создания. Основная идея романа развита в главном действующем лице — Печорине… с которым вы вполгге «знакомитесь только через «Княжну Мери»; по прочтении этой повести и сама «Бэла> предстает перед вами в новом свете»’.
Опасаясь, что расположение частей романа может оказаться непопятным для его первых читателей, Белинский как бы предуведомлял их: «…несмотря на его (романа.— К. Л.) эпизодическую отрывочность, его нельзя читать не в том порядке, в каком расположил его сам автор: иначе вы прочтете две превосходные повести и несколько превосходных рассказов, но
В первые десятилетия XIX века в русской литературе получили распространение романы нравоописательные, нравоучительные (дидактические), авантюрные (далекие предшественники современных «детективов»), исторические, философские.
Исследователи показали, с какой настойчивостью предшественники Лермонтова-романиста и в русской и в западноевропейской литературе искали новую форму романа, которая позволила бы успешно решить задачу сцепления различных эпизодов, сцен, диалогов, картин, с различных сторон показывающих главного героя и помогающих ввести в повествование рассказчика, который бы не мешал действовать главному герою и в то же время помогал читателям оценить его мысли, чувства, поступки.
Одним из первых удачных опытов в направлении этих поисков явился роман в стихах Пушкина «Евгений Онегин». В 1832 году Пушкин предлагал В. И. Далю — создателю знаменитого «Толкового словаря живого великорусского языка» и известному беллетристу — написать роман. «Я на вашем месте,— говорил Пушкин,— сейчас бы написал роман, сейчас; вы не поверите, как мне хочется написать роман, но нет, не могу: у меня их начато три,— начну прекрасно, а там не достает терпения,, дйе слажу». А между романом в стихах и романом в прозе, по словам Пушкина, «дьявольская разница»1.
У Лермонтова терпения достало, и он «сладил» с той формой романа, прообразом которой послужил «Евгений Онегин»; в нем успешно осуществлено «собирание и циклизация малых жанров вокруг центрального сюжета», а рядом с героями живет автор, взявший на себя «всю лирическую линию» произведения.
По дело не только в том, к а к, к а к и м и художественными способами показаны Онегин и Печорин, а дело еще и в их «кровном родстве». Печорина пушкинисты называют Онегиным 30-х годов. Оба они принадлежат к одной и той же общественной среде. Есть много общего в их настроениях, в отношении к действительности, к людям. И тем не менее,— писал Д. Д. Благой,—в лермонтовском романе «герой показан иным», чем в романе Пушкина, потому что иным стал и в самой действительности — «не александровского, а николаевского времени»л.
Изменилось и отношение авторов этих романов к своим героям: «Пушкин дает своего Онегина в основном со сторуны (…). Лермонтов в гораздо большей степени в своем герое». Примечательно, что Пушкин отказался от мысли ввести в роман дневник Онегина (его «альбом»), а Лермонтов дал в романе значительное место дневнику терпя — «журналу Печорина».