От размышлений о предках, которые верили в то, что «целое небо на них смотрит с участием», Печорин переходит к мыслям о своем поколении: «А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха». Самое трагическое слово, которым Лермонтов определил свое поколение, - короткое слово «без»: «без убеждений и гордости», «без наслаждения и страха» То же слово мы помним в «Думе»: «наше поколенье в бездействии состарится», «мы вянем без борьбы», «и к гробу мы спешим без счастья и без славы». И еще одно короткое слово: «ни»: « мы не способны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастия, потому что знаем его невозможность, и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, не имея - ни надежды, ни даже того наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с судьбою».
* Толпой угрюмою и скоро позабытой
* Над миром мы пройдем без шума и следа,
* Не бросивши векам ни мысли плодовитой,
* Ни гением начатого труда…
Каждая фраза последней исповеди Печорина, сделанной им в «Фаталисте», раскрывает еще одну грань его душевной трагедии. Опять - как в «Княжне Мери» - он признается: «В первой молодости моей я был мечтателем. .. Но что от этого мне осталось?- одна усталость, как после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, исполненное сожалений. В этой напрасной борьбе я истощил и жар души и постоянство воли.. . я вступил в эту жизнь, пережив ее уже мысленно, и мне стало скучно и гадко.»
Почему Печорин таков? Почему все его поколение обречено? Какие безнадежные слова он выбирает: «что. . . осталось? . . усталость… в напрасной борьбе. .. истощил. . . жар души. . .». «За жар души, растраченный в пустыне», - эта строчка из стихотворения «Благодарность» прямо перекликается с исповедью Печорина и, может быть, помогает найти ключ к этой исповеди. «В пустыне» - вот ключ. Лермонтов любил это слово и часто употреблял его; оно по-разному звучит и разное имеет значение в его стихах; но главное, пожалуй, можно определить так: пустыня - это не только место, где нет людей; это место, где нет жизни.
Все было пустыней: свет, в котором поколение Лермонтова провело молодость; гостиные, департаменты, полки, в которых служили люди этого поколения, - нигде не было жизни; ее ростки безжалостно вырывались; жизнь - это свобода мысли и деятельности, а ее-то и было лишено поколение, созревшее после 14 декабря 1825 года. Что осталось людям этого поколения? Усталость, бездействие и «насмешка горькая» над самими собой. В «Фаталисте», как и в «Княжне Мери», Печорин, открыв в дневнике свою душу, пугается своей откровенности и торопится над ней посмеяться: «я. . . отбросил метафизику в сторону и стал смотреть под ноги. Такая предосторожность была очень кстати: я чуть-чуть не упал, наткнувшись на что-то толстое и мягкое, но по-видимому неживое».
Так происходит переход от. первого эпизода повести ко второму; от размышлений о светилах небесных, мечтаниях, надеждах, борьбе - к свинье, разрубленной пополам пьяным казаком.
Первый эпизод происходит в среде офицеров; обстановку этого эпизода легко представить себе; свечи, блеск эполетов, оружие на стенах, бледный красивый Вулич, роковая игра с судьбой… Во втором эпизоде - жизнь грубая, низменная: злосчастная свинья; чихирь, которого напился ее убийца. После
Печорин узнал о происшедшем через несколько часов - но произошло событие через несколько минут после этого разговора: «Вулич шел один по темной улице; на него наскочил пьяный казак, изрубивший свинью, и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: «кого ты, братец, ищешь?» - Тебя!- отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца…»
Перед смертью Вулич сказал: «Он прав!» Печорин верно предсказал его близкую смерть - еще до гибели Вулича он признавался: «Не знаю наверное, верю ли я теперь предопределению или нет, но в этот вечер я ему твердо верил». Рассказывая о том, как его разбудили в четыре часа утра, Печорин добавляет: «Видно было написано на небесах, что в эту ночь я не высплюсь».
В центре первого эпизода стоял Вулич. Печорин был вторым лицом. Здесь он - а не убийца и не мать убийцы - сразу выходит на первый план: «. . . надо было на что-нибудь решиться и схватить преступника. Никто, однако, не отваживался броситься первый. Я подошел к окну и посмотрел в щель ставня». Мы обвиняли Печорина в том, что, поддразнивая Вулича, он играет чужой жизнью. Но теперь он играет своей, и это в какой-то мере оправдывает его в наших глазах. Более того: он рискует жизнью не бессмысленно, как Вулич, - ведь если бы майор приказал «выломать дверь и броситься туда казакам», пьяный убил бы еще не одного человека. Печорин рискует жизнью не бессмысленно - и не безрассудно: он приказывает есаулу отвлечь убийцу и ставит у двери трех казаков, «готовых ее выбить и броситься на помощь». И все-таки он рискует жизнью не для выполнения долга, а чтобы испытать судьбу. «Я следил за движениями казака - и вдруг оторвал ставень и бросился в окно головой вниз. Выстрел раздался у меня над самым ухом, пуля сорвала эполет».
В сущности, это первый поступок Печорина, имеющий смысл. Обезоружить убийцу - совсем не то, что вмешаться в жизнь контрабандистов, увлечь Мери, похитить Бэлу и даже убить на дуэли Грушницкого. Здесь впервые была реальная цель: бросаясь в хату, Печорин помогал другим людям. Но думал он при этом вовсе не об этих людях, а о себе и о своем единоборстве с судьбой.
«После всего этого, как бы, кажется, не сделаться фаталистом?» - спрашивает он себя. Так что же, значит, он действительно уверовал в судьбу, которая сохранила ему жизнь? Зачем тогда было ставить у хаты трех казаков и просить есаула отвлечь убийцу разговором? Уж доверился бы судьбе, как бы она распорядилась. В том-то и дело, что Печорин не отдается судьбе, а вступает с ней в борьбу. «Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера - напротив; что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится - а смерти не минуешь!»
Он верит в судьбу - и сомневается в этой вере; убедившись на примере Вулича, что предопределение существует, он все-таки стремится проверить это еще раз на себе; он, может быть, и фаталист, но странный фаталист, который не смиряется с предопределением, а идет наперекор ему; он хочет сам распоряжаться своей жизнью, хочет действовать. «А он, мятежный, ищет бури»