Впечатление правдоподобности романа усиливается упоминанием по ходу действия таких реальных личностей, как полковник Н. (Нестеров Петр Петрович), служивший во Владикавказской крепости, купец Челахов - владелец магазина в Пятигорске, фокусник Апфельбаум, приехавший в Кисловодск на гастроли. Но особый интерес вызывают прототипы главных действующих лиц романа. Современник поэта Н. М. Сатин, встретившийся с Лермонтовым в Пятигорске в 1837 году, позднее писал в своих воспоминаниях, что Лермонтов уже тогда, задумав «Героя нашего времени», зорко наблюдал за всеми встречавшимися ему различными типами «водяного общества».
«Те, которые были в 1837 году в Пятигорске, вероятно, давно узнали и княжну Мери, и Грушницкого, и в особенности милого, умного и оригинального доктора Майера». Да, княжну Мери узнавали многие, но при этом называли самые различные прототипы. По этому поводу биограф поэта П. А. Висковатов писал: «Утверждали, что в ней (княжне Мери) поэт выставил сестру Мартынова, что будто и было настоящею причиною несчастной дуэли. Видели прототип княгини и княжны Лиговских в г-же Кирьяковой с дочерью из Симбирска, лечившихся в Пятигорске, в г-же Ивановой из Елисаветграда, в г-же Прянишниковой и племяннице ее, г-же Быховец, с которой, впрочем, Лермонтов познакомился перед последнею своею дуэлью. В 1881 году по Пятигорскому бульвару и у источников ходила г-жа В. в длинных седых локонах, со следами стройной красоты. Ее все называли «княжной Мери», и она принимала это название с видимым удовольствием…» Упорно называли также в числе прототипов княжны Мери Эмилию Александровну Клингенберг-Верзилину, общую знакомую Лермонтова и Мартынова по Пятигорску.
Но из перечисленных лиц можно сразу исключить Э. А. Верзилину и Екатерину Быховец, с которыми поэт познакомился весной 1841 года, когда уже вышло второе издание «Героя нашего времени». В то же время, действительно, в 1837 году в Пятигорске отдыхали семья отставного подполковника Мартынова с женой и 18-летней дочерью Натальей из Москвы и семья майора Киндякова из Симбирска, состоящая из его самого, жены и младшей дочери. При написании последней фамилии Висковатов сделал очевидную описку, на что недавно указал краевед из Ульяновска А. Блохинцев. Он собрал сведения об этой довольно образованной и культурной семье, установил, что г-жу Киндякову, возможный прототип княгини Литовской, звали Анной Владиславовной, а ее дочь - Аделаидой.
По всей видимости, в образе княжны Мери Лермонтов обобщил свои впечатления от разных лиц, а более частое упоминание в мемуарной литературе о сестре Мартынова как возможном прототипе княжны Мери следует истолковывать как стремление родственников Мартынова как-то объяснить роковую дуэль и смягчить вину самого Мартынова.
Более определенно можно сказать о прототипе Грушницкого. Большинство современников видели в Грушницком Н. П, Колюбакина, который летом 1837 года вместе с Лермонтовым лечился в Пятигорске. На это наталкивали прежде всего некоторые черты внешнего сходства. Колюбакин служил унтер-офицером Нижегородского драгунского полка (из числа разжалованных), по случаю ранения в ногу был отправлен на лечение в Пятигорск, награжден солдатским Георгиевским крестом, летом 1837 года произведен в прапорщики. Колюбакин «славился» своей вспыльчивостью, фатоватостью и бретерством. Лермонтов мог знать его по Нижегородскому полку. Говорили, что «они не сошлись по эксцентричности своих натур, и поэт в «Герое нашего времени» набросал карикатурный силуэт Колюба-кина в типе Грушницкого».
Интересную гипотезу о прототипах княжны Мери и Грушницкого высказал лермонтовед Андреев-Кривич. По его мнению, в трактовке этих образов нашли отражение отдельные черты и взаимоотношения лермонтовских знакомых по Петербургу того периода Софьи Виельгорской и Владимира Соллогуба. В то время как Лермонтов посвящал лирические стихи красавице С. Виельгорской, Соллогуб, едва познакомившись с ней в 1838 году, начал настойчиво добиваться ее руки. Ревнуя
Лермонтов сделал вид, что это его не касается, но Соллогубу ответил в «Княжне Мери», сравнив его с Грушниц-ким в самолюбивых притязаниях к женщине. Не случайно в этой связи упоминается в романе имя Виельгорской София: «Грушницкий из тех людей, которые, говоря о женщине, с которой они едва знакомы, называют ее моя Мери, моя 5орЫе, если она имела счастие им понравиться». И далее Лермонтов словами Печорина говорит: «Я его понял, и он за это меня не любит, хотя мы наружно в самых дружеских отношениях». Лермонтов не ошибся. Спустя много лет биограф поэта Висковатов, беседуя с Соллогубом, выдававшим себя за друга Михаила Юрьевича, вынес впечатление: «Соллогуб лично не любил Лермонтова».
В Вернере все единодушно признали доктора Николая Васильевича Майера, служившего при штабе войск кавказской линии. Он был разночинец, вольнодумец и протестант и близко сошелся с декабристами, которые были переведены из Сибири на Кавказ солдатами. Высокообразованный, с оригинальным образом мыслей и с каким-то особым душевным складом, Майер не мог не привлечь к себе внимания Лермонтова. «Лермонтов снял с него портрет поразительно верно», - свидетельствовал Сатин, хорошо знавший Майера. Майер умер в 1846 году в Керчи, где и похоронен на городском кладбище. По сведениям, среди его бумаг были письма Лермонтова, но в Крымскую войну архив Майера погиб. Уже в наше время его правнук, профессор Горьковского государственного университета А. Г. Майер, подарил И. Л. Андроникову автопортрет прадеда, который полностью совпадает с лермонтовским описанием внешности Вернера.
Не вызывает сомнения и прототип Веры. В ней отразились дорогие для Лермонтова черты В. А. Лопухиной-Бахметевой, придавшие образу Веры жизненность и внутреннее обаяние. К довершению сходства у Веры характерная примета - черная родинка на щеке; у Вареньки была родинка над бровью. «Недалекому Бахметеву все казалось, что все, решительно все, читавшие «Героя нашего времени», узнавали его и жену его, - сообщал Висковатов. - Нам известен случай, когда старик Бахметев на запрос, был ли он с женою на кавказских водах, пришел в негодование и воскликнул: «Никогда я не был на Кавказе с женою! Это все изобрели глупые мальчишки. Я был с нею, больною, на водах за границей, я никогда не был в Пятигорске или там в дурацком Кисловодске». Различая жизненную и художественную правду, не будем уподобляться ревнивому Бахметеву и впадать в ошибку, отождествляя историю отношений Печорина и Веры с отношениями Лермонтова и Варвары Александровны.
В поисках прототипов героев лермонтовского романа, пожалуй, самым спорным продолжает оставаться вопрос о Печорине. Первые же читатели романа пожелали увидеть в Печорине Лермонтова. Возможно, этому способствовал и сам автор, когда, отсылая в подарок экземпляр «Героя нашего времени», например, жене своего друга В. Ф. Одоевского, в шутку, как бы продолжая заглавие, дописывал после него чернилами: «Упадает к стопам ее прелестного сиятельства, умоляя позволить ему не обедать». И хотя Лермонтов в предисловии ко второму изданию «Героя нашего времени» трактует образ Печорина как собирательный, заблуждение остается. Причиной этому, как отмечал Белинский, служит удивительное сходство Лермонтова и Печорина в их взглядах на вещи. Что же, такое совпадение взглядов вполне логично, но это еще не повод для отождествления автора с героем. Лермонтов сам критически относился к Печорину, считая его не столько героем, сколько жертвой своего времени. И тем не менее…