С момента гибели жениха начинается путь страдания Тамары. Земная любовь сменяется могучей страстью к Познанью, а цельный внутренний мир являет борьбу добрых и злых начал. Добрые начала опять-таки связаны с земной жизнью, с естественностью и простотой когда-то беззаботного сердца, злые – с моментами сомнения и скепсиса.
Поверь мне, ангел мой земной,
И стон, и слезы бедной девы
Он слышит райские напевы…
Она лишь взор туманит ясный,
Демон обесценивает искренний порыв, веками сложившийся святой обычай, обесчеловечивает обряд. В душу Тамары он бросает семя сомнения. Прежняя естественность, замкнутая в себе цельность и гармония души раздираются противоречиями. Тамара как бы вкусила от древа познания. Мысль, прежде слившаяся с чувством в одухотворенно-бездумном, стихийно-естественном состоянии, в синкретизме чувственного и разумного, теперь «возмущена» («Но мысль ее он возмутил Мечтой пророческой и странной»). С этих пор Тамара постоянно погружена в думу, одолеваемая «неотразимою мечтой». Прежняя цельность потеряна – «душа рвала свои оковы». Теперь ее «сердце недоступно восторгам чистым», теперь для нее «весь мир одет угрюмой тенью». Любопытно, что в ее мечты проникли «греховные» мысли, сходные с теми, какими Демон «искушал» ее жениха и которые привели «властителя Синодала» к гибели:
Небесный свет теперь ласкает
Объятья жадно ищут встречи,
Не оценит тоски твоей;
Твоя слеза на труп безгласный
Демон, недавно беспощадно осудивший свою жизнь, вновь думает о возрождении. Мотив возрождения падшего ангела через любовь к грешной земной женщине приобретает особый смысл. В лермонтовской поэме, как и в лермонтовском творчестве вообще, любовь – самое естественное, самое одухотворенное и самое гармоническое чувство. Приобщение к нему символизирует безусловность и абсолютность счастья. Демон не прельстился ни величием природы, ни красотой ее, ни одухотворенностью, но он испытал «неизъяснимое волненье» потерянной гармонии чувства и мысли, связи со всем миром, едва в нем проснулась любовь к земной женщине. В любви для Демона открылась гармония страстной мысли и не менее страстного чувства, где сами эти начала выступают слитно, не отрешенно друг от друга, а в некоем изначальном единстве.
Что жизни мелочные сны,
Там уже нет «ни истинного счастья, ни долговечной красоты», там угас «пламень чистой веры». С этими людьми Демон не ищет союза. Тамара тоже имеет мало общего с цивилизованным миром, который она просто не знает. В душу Тамары входит сомнение – инструмент познания, цивилизации, чему Демон столь усердно и столь недолго у
Ланиты девственные жжет!
Лобзанья тают на устах…
В научной литературе была высказана точка зрения, согласно которой Демон ищет союза с людьми, отвергая созданный богом мир рабской покорности. Во имя лучшего мира Демон сближается с Тамарой, не оправдавшей, однако, этих его надежд, поскольку героиня скована цепями традиций и не может вырваться из-под власти существующего порядка. Однако вряд ли можно согласиться с таким взглядом. Естественный, патриархальный мир вовсе не символизирует для Лермонтова цивилизованный порядок, отрицаемый Демоном. Демон обращается как раз к лучшим, положительным сторонам жизни. Люди цивилизованного мира находятся на периферии авторского замысла. Они уже отъединились от естественного мира.
Не плачь, дитя! не плачь напрасно!
Нет, жребий смертного творенья,
Нет сил дышать, туман в очах,
Бесплотный взор его очей;
Живой росой не упадет:
Он далеко, он не узнает,
Для гостя райской стороны?
Однако, вторгаясь в естественную жизнь и переживая любовь к Тамаре, Демон тут же и разрушает мир патриархальной цельности, а самая любовь, бескорыстная по природе, используется в эгоистических целях – для собственного возрождения и ощущения гармонии с миром. Тамаре же она несет гибель, отвержение от чистых начал ее души. Демон увлекает княжну на путь высокомерного презренья к земному миру, на холодное равнодушие к стихийной жизни природы и «неполному счастью людей». Преддверие разрушительных актов могучего духа – гибель жениха, совершившего по искушению Демона сразу два проступка: против нравственности («Он в мыслях, под ночною тьмою, Уста невесты целовал») и против обычая дедов (не помолился у часовни).