Сын профессора Киевской академии, впитавший лучшие традиции русской культуры и духовности, М. А. Булгаков окончил медицинский факультет в Киеве, с 1916 года работал земским врачом в селе Никольское Смоленской губернии, а потом в Вязьме, где и застала его революция. Отсюда в 1918 году Булгаков через Москву перебрался, наконец, в родной Киев, и там ему и его близким довелось пережить сложную полосу гражданской войны, описанную затем в романе “Белая гвардия”, пьесах “Дни Турбиных”, “Бег” и многочисленных рассказах.
В романе “Белая гвардия” много автобиографического, но это не только описание своего жизненного опыта в годы революции и гражданской войны, но и проникновение в проблему “Человек и эпоха”; это и исследование художника, видящего неразрывную связь русской истории с философией. Это книга о судьбах классической культуры в грозную эпоху лома вековых традиций. Проблематика романа чрезвычайно близка Булгакову, “Белую гвардию” он любил более других своих произведений.
Эпиграфом из “Капитанской дочки” Пушкина Булгаков подчеркнул, что речь идет о людях, которых настиг буран революции, но которые смогли найти верную дорогу, сохранить мужество и трезвый взгляд на мир и свое место в нем. Второй эпиграф носит библейский характер. И этим Булгаков вводит нас в зону вечного времени, не внося в роман никаких исторических сопоставлений.
Развивает мотив эпиграфов эпический зачин романа: “Велик был год и страшен по рождестве Христовом 1918, от начала революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимой снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская Венера и красный дрожащий Марс”. Стиль зачина почти библейский. Ассоциации заставляют вспомнить о вечной Книге бытия, что само по себе
своеобразно материализует вечное, как и образ звезд на небесах. Конкретное время истории как бы впаяно в вечное время бытия, обрамлено им. Противостояние звезд, природный ряд образов, имеющих отношение к вечному, вместе с тем символизирует коллизию времени исторического. В открывающем произведение зачине, величавом, трагическом и поэтическом, заложено зерно социальной и философской проблематики, связанной с противостоянием мира и войны, жизни и смерти, смерти и бессмертия. Сам выбор звезд дает спуститься из космической дали к мир у Турбиных, поскольку именно этот мир будет противостоять вражде и безумию.
В “Белой гвардии” милая, тихая, интеллигентная семья Турбиных вдруг становится причастна великим событиям, делается свидетельницей и участницей дел страшных и удивительных. Дни Турбиных вбирают вечную прелесть календарного времени: “Но дни и в мирные, и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины не заметили, как В крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь. О, елочный дед, сверкающий снегом и счастьем! Мама, светлая королева, где же ты?” Воспоминания о матери и прежней жизни контрастируют с реальной ситуацией кровавого восемнадцатого года. Великое несчастье — потеря матери — сливается другой страшной катастрофой — крушением старого, казалось бы, прочного и прекрасного мира. Обе катастрофы рождают внутреннюю рассеянность, душевную боль Турбиных. В романе Булгакова два пространственных масштаба — малое и большое пространство, Дом и Мир. Пространства эти находятся в противостоянии, подобно звездам на небе, каждое из них имеет свою соотнесенность со временем, заключает в себе определенное время. Малое пространство дома Турбиных хранит прочность быта: “Скатерть, несмотря на пушки и на все это томление, тревогу и чепуху, бела и крахмальна... Полы лоснятся, и в декабре, теперь, на столе, в матовой, колонной вазе голубые гортензии и две мрачных и знойных розы”. Цветы в доме Турбиных — красота и прочность жизни - Уже в этой детали малое пространство' дома начинает вбирать в себя вечное время, сам интерьер дома Турбиных — “бронзовая лампа под абажуром, лучшие на свете шкафы с книгами, пахнущими таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской дочкой, золоченные чашки, серебро, портреты, портьеры” — все это огороженное стенами малое пространство вмещает в себя вечное — бессмертие искусства, вехи культуры.
Дом Турбиных противостоит внешнему миру, в котором царят разрушение, ужас, бесчеловечность, смерть. Но Дом не может отделиться, уйти из города, он часть его, как город — часть земного пространства. И вместе с тем это земное пространство социальных страстей и битв включается в просторы Мира.
Город, по описанию Булгакова, был “прекрасный в морозе и в тумане на горах, над Днепром”. Но облик его резко изменился, сюда бежали “... промышленники, купцы, адвокаты, общественные деятели. Бежали журналисты, московские и петербургские, продажные и алчные, трусливые. Кокотки, честные дамы из аристократических фамилий...” и многие другие. И город зажил “странною, неестественной жизнью...” Внезапно и грозно нарушается эволюционный ход истории, и человек оказывается на ее изломе.
Изображение большого и малого пространства жизни вырастает у Булгакова в противопоставление разрушительного времени войны и вечного времени Мира.
Тяжкое время нельзя пересидеть, закрывшись от него на щеколду, как домовладелец Василиса — “инженер и трус, буржуй и несимпатичный ”. Так воспринимают Лисовича Турбины, которым не по нраву мещанская замкнутость, ограниченность, накопительство, отъединенность от жизни. Что бы там ни случилось, но не станут они считать купоны, затаившись в темные, как Василий Лисович, который мечтает только пережить бурю и не утратить накопленного капитала. Турбины иначе встречают грозное время. Они ни в чем не изменяют себе, не меняют своего образа жизни. Ежедневно собираются в их доме друзья, которых встречают свет, тепло, накрытый сто
Все честное и чистое, как магнитом, притягивается Домом. Сюда, в этот уют Дома, приходит из страшного Мира смертельно замерзший Мышлаевский. Человек чести, как и Турбины, он не покинул поста под городом, где в страшный мороз сорок человек ждали сутки в снегу, без костров, смену,
которая так бы и не пришла, если бы полковник Най-Турс, тоже человек чести и долга, не смог бы, вопреки безобразию, творящемуся в штабе, привести двести юнкеров, стараниями Най-Турса прекрасно одетых и вооруженных. Пройдет какое-то время, и Най-Турс, поняв, что он и его юнкера предательски брошены командованием, что его ребятам уготована судьба пушечного мяса, ценой собственной жизни спасет своих мальчиков. Переплетутся линии Турбиных и Най-Турса в судьбе Николки, ставшего свидетелем последних героических минут жизни полковника. Восхищенный подвигом и гуманизмом полковника, Николка совершит невозможное — сумеет преодолеть, казалось бы, непреодолимое, чтобы отдать Най-Турсу последний долг — похоронить его достойно и стать родным человеком для матери и сестры погибшего героя.
В мир Турбиных вмещены судьбы всех истинно порядочных людей, будь то мужественные офицеры Мышлаевский и Степанов, или глубоко штатский по натуре, но не уклоняющийся от того, что выпало на его долю в эпоху лихолетья Алексей Турбин, или даже совершенно, казалось бы, нелепый Лариосик. Но именно Лариосик сумел достаточно точно выразить самую суть Дома, противостоящего эпохе жестокости и насилия. Лариосик говорил о себе, но под этими словами могли бы подписаться многие, “что он потерпел драму, но здесь, у Елены Васильевны, оживает душой, потому что это совершенно исключительный человек Елена Васильевна и в квартире у них тепло и уютно, и в особенности замечательны кремовые шторы на всех окнах, благодаря чему чувствуешь себя оторванным от внешнего мира... А он, этот внешний мир... согласитесь сами, грозен, кровав и бессмыслен”.
Там, за окнами, — беспощадное разрушение всего, что было ценного в России.
Здесь, за шторами, — непреложная вера в то, что надо охранять и сохранять все прекрасное, что это необходимо при любых обстоятельствах, что это осуществимо. “... Часы, по счастью, совершенно бессмертны, бессмертен и Саардамский Плотник, и голландский изразец, как мудрая скана, в самое тяжкое время живительный и жаркий”.
А за окнами — “восемнадцатый год летит к концу и день ото дня глядит все грознее, щетинистей”. И с тревогой думает Алексей Турбин не о своей возможной гибели, а о гибели Дома: “Упадут стены, улетит встревоженный сокол с белой рукавицы, потухнет огонь в бронзовой лампе, а Капитанскую Дочку сожгут в печи”.
Но, может быть, любви и преданности дана сила оберечь и спасти и Дом будет спасен?
Четкого ответа на этот вопрос в романе нет.
Есть противостояние очага мира и культуры петлюровским бандам, на смену которым приходят большевики.
Одна из последних зарисовок в романе — описание бронепоезда “Пролетарий”. Ужасом и отвращением веет от этой картины: “Он сипел тихонько и злобно, сочилось что-то в боковых снимках, тупое рыло его молчало и щурилось в приднепровские леса. С последней площадки в высь, черную и синюю, целилось широченное дуло в глухом наморднике верст на двадцать и прямо в полночный крест”. Булгаков знает, что в старой России было много такого, что привело к трагедии страну. Но люди, нацелившие дула пушек и ружей на свое отечество, ничуть не лучше тех штабных и правительственных мерзавцев, которые посылали на верную гибель лучших сынов отечества.
Убийц, преступников, грабителей, предателей всех рангов и мастей история неминуемо сметает с пути, и имена их будут символом бесчестия и позора.А Дом Турбиных как символ нетленной красоты и правды лучших людей России, ее безымянных героев, скромных тружеников, хранителей добра и культуры, будет согревать души многих поколений читателей и доказывать каждым своим проявлением, что настоящий человек остается человеком и на изломе истории.
Те, кто нарушил естественный ход истории, совершили преступление перед всеми, — в том числе перед усталым и замерзшим часовым у бронепоезда. В рваных валенках, в рваной шинели зверски, не по-человечески, озябший человек засыпает на ходу, и снятся ему родная деревня и сосед, идущий навстречу. “И тотчас грозный сторожевой голос в груди выстукивал три слова:
“— Прости... часовой... замерзнешь...”
Зачем отдан этот человек бессмысленному кошмару?
Зачем отданы этому тысячи и миллионы других?
Можно не быть уверенным, что маленький Петька Щеглов, который жил во флигеле и увидел замечательный сон о сверкающем алмазном шаре, дождется того, что сон обещал ему, — счастья?
Кто знает? В эпоху битв и потрясений хрупка, как никогда, отдельная человеческая жизнь. Но тем и сильна Россия, что есть в ней люди, для которых понятие “жить” равносильно понятиям “любить”, “чувствовать”, “постигать”, “думать”, быть верным долгу и чести. Эти люди знают, что стены Дома — не просто жилище, а место связи поколений, место, где сохранена в нетленности душевность, где никогда не исчезает духовное начало, символ которого — главная часть Дома — книжные шкафы, наполненные книгами.
И как в начале романа, в его эпилоге, глядя на яркие звезды в морозном небе, автор заставляет нас думать о вечности, о жизни будущих поколений, об ответственности перед историей, друг перед другом: “Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле”.