В творческом наследии Маяковского лирике по праву принадлежит первое место. Нисколько не умаляя значения эпических и драматических произведений, следует признать, что именно лирика была тем жанром, в котором наиболее ярко и полно выразилась творческая индивидуальность Маяковского. Призванная выражать чувства и переживания человеческой души, лирика позволила Маяковскому активно вторгаться в действительность, выражать свои оценки наблюдаемых явлений, окрашивать произведения неповторимым колоритом своего поэтического «я».
Маяковский высоко ценил лирику как поэтический жанр. Поэтлирик для Маяковского — своеобразный пропагандист определенного круга чувств и эмоций. И весь вопрос в том, за какие чувства и переживания «агитирует» лирик, насколько ярко, художественно убедительно и неповторимо они выражаются. Представление о лирике Маяковского будет неполным без знакомства с его стихами о любви. Наверное, больше нигде новаторский характер лирики поэта не проявился с такой выразительностью, как в постановке этой «вечной» темы поэзии. Особенно это касается произведений последнего периода его творческого пути — двух поэтических «писем» — «Письма товарищу Кострову из Парижа о сущности любви» и «Письма Татьяне Яковлевой». Написаны они осенью 1928 года во время пребывания Маяковского в Париже под впечатлением знакомства с Татьяной Алексеевной Яковлевой, уехавшей из СССР в Париж к отцу-художнику.
Тарас Костров был редактором «Комсомольской правды», в которой сотрудничал Маяковский и которой он был командирован в Париж. Этим и объясняется выбор вынесенного в заголовок адресата письма. В заглавии определена и тема — «о сущности любви». Такая формулировка темы как бы пародирует философский трактат. Но кроме этого, в заголовке подчеркнуты и этико-философский аспект темы, и ее отчасти ироническое звучание. Таким образом, мы видим, что серьезные мысли поэта соседствуют с шуткой, иронией; что возвышенное облекается в форму легкого юмора, высокое нарочито «снижается». Эта тенденция проявляется с первых же строк:
Простите
меня,
товарищ Костров,
с присущей
душевной ширью,
что часть
на Париж отпущенных строф
на лирику
я
растранжирю.
Намечаемый здесь образ поэта, «транжирящего» поэтические строки на любовную лирику, развивается в последующих строфах, где поэт, встречая «в меха и в бусы оправленную» красавицу (прототипом ее является Татьяна Яковлева), вступает с нею в разговор («Я эту красавицу взял и сказал: правильно сказал или неправильно? »). На этом обращение к Кострову переходит в разговор с «красавицей », который и определяет содержание стихотворения. Начало разговора явно несерьезное. Поэт шутливо признается:
Девушкам
поэты любы.
Я ж умен
и голосист,
заговариваю зубы —
только
слушать согласись.
Это отнюдь не возрождение образа поэта — «Дон Жуана и фата » — это лишь шутка, самоирония, цель которой — несколько снизить звучание последующих строк:
Не поймать
меня
на дряни,
на прохожей
паре чувств.
Я ж навек
любовью ранен —
еле-еле
волочусь.
Эти строки резко меняют тон разговора. От иронии поэт переходит к серьезному разговору о «сущности любви». От облика беззаботного поэта, «заговаривающего зубы» девушкам, не остается и следа. Перед нами — продолжение разговора на тему, начатую поэтом давно, — «о любви-громаде», о верности и постоянстве любовного чувства. «Любовь-громада» противостоит «прохожей паре чувств» с нехитрой формулой «разлюбила — уплыла». Истинную же любовь — «н
Любовь
не в том,
чтоб кипеть крутей,
не в том,
что жгут угольями,
а в том,
что встает за горами грудей
над
волосами-джунглями.
Поэт отказывается рассматривать любовь лишь как физиологическое чувство. Для него несравненно важнее то, «что встает за горами грудей», какие чувства рождает в сердце человека любовь. И Маяковский дает ответ:
Любить —
это значит:
в глубь двора
вбежать
и до ночи грачьей,
блестя топором,
рубить дрова,
силой
своей
играючи.
Обуреваемый любовью, лирический герой стихотворения готов, «блестя топором, рубить дрова», соревноваться с самим Коперником, творить, писать стихи:
Любить —
это с простынь,
бессонницей рваных,
срываться,
ревнуя к Копернику,
его,
а не мужа
Марьи Иванны.
считая
своим
соперником.
Великий смысл любви для Маяковского не в том, что она предоставляет влюбленным «рай за кущи», а в том,
Что опять
в работу пущен
сердца
выстывший мотор.
Но «Письмо…» не ограничивается лишь определением любви как стимула, заставляющего работать «сердца выстывший мотор». Маяковский идет дальше, показывая связь любовного чувства с творчеством. Обращаясь к своей собеседнице, поэт хочет объяснить ей «это состояние» — процесс рождения поэтического слова. «Любовью раненный поэт» идет по улицам города, и все воспринимается им сквозь призму его возбужденного состояния («На земле огней — до неба… В синем небе звезд — до черта»). Вокруг шумит большой город… В душе поэта зреет рожденное любовью поэтическое слово. И когда «докипело это», возникает оно — великое слово поэзии. А «докипает» оно не в тиши кабинетов, не в уединении от людей, а в самой гуще жизни, городского шума, суеты, движения, в «грошовой столовой», куда зашел поэт:
И вот с какой-то грошовой столовой,
когда докипело это,
из зева до звезд взвивается слово
золоторожденной кометой.
Рассказав о том, как рождается вызванное чувством любви поэтическое слово, Маяковский ставит вопрос о том, кому это слово адресовано. Это «докипевшее» слово нужно для того,
Чтоб двум влюбленным
на звезды смотреть
из ихней
беседки сиреневой.
Чтоб подымать,
и вести,
и влечь,
которые глазом ослабли.
Чтоб вражьи
головы
спиливать с плеч
хвостатой
сияющей саблей.
Маяковский в стихотворении «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви», по сути, дает свое видение того, какой должна быть любовная лирика нового типа. Этим произведением он утверждал, что цель поэзии — «подымать, и вести, и влечь» — распространяется и на любовную лирику. Стихи о любви должны помогать тем, кто «глазом ослабли». И напоследок поэт, прислушиваясь к своему сердцу, в котором вот-вот «загудит всепоглощающая любовь, заявляет:
Себя
до последнего стука в груди,
как на свиданье,
простаивая,
прислушиваюсь:
любовь загудит —
человеческая,
простая.