Элегия свидетельствует о том, до
какого состояния внутреннего
просветления возвысился дух
Пушкина...
В. Белинский
В одной статье Е. Евтушенко я прочитала, что каждого поэта можно сравнить с музыкальным инструментом: Михаил Лермонтов — рыдающий рояль, Александр Блок — трагически звучащая скрипка, Сергей Есенин — крестьянская тальянка. Но есть поэт, который олицетворяет собой целый оркестр. Конечно же, целому оркестру подобен Александр Сергеевич Пушкин.
Стихотворение “Безумных лет угасшее веселье...” — одно из первых произведений, созданных поэтом в дни болдинской осени 1830 года, оно определило последующее творчество этого периода.
Пушкин как бы с высоты осматривает свою жизнь. Стихотворение — и подведение итогов, и заявка на будущее. В нем звучит мотив, в той или иной степени уже затрагивавшийся в других стихах: раздумья о цели и смысле существования. Взгляд в “минувшие дни” возвращает нас к концовке шестой главы “Евгения Онегина”, где речь идет “о юности легкой”, а светлая грусть роднит это стихотворение с произведением “На холмах Грузии”.
При публикации “Безумных лет угасшее веселье...” Пушкин дал ему заголовок “Элегия”. Как известно, в молодые годы поэт отдал дань этому жанру. Однако именно анализируемое стихотворение стало в нем вершинным.
Оно представляет собой монолог, начальные слова которого констатируют внутреннее состояние лирического героя: “мне тяжело”. Однако постепенно тема расширяется и превращается в свободное обращение не только к друзьям (“о други”), но и — шире — к современникам. Мне кажется, что в этом смысле “Элегию” можно сравнить с более поздним стихотворением “Я памятник себе воздвиг нерукотворный...” (1836), где в центре будет находиться оценка уже не жизни, а исторического дела поэта.
Стихотворение начинается обращением к прошлому:
Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
И здесь же вполне естественное сравнение (ведь речь идет о похмелье!) “печали минувших дней” со старым и сильным вином. Мысль поэта движется от прошлого к настоящему:
Мой путь уныл...
Однако эту тоску сегодняшнего дня объясняет уже будущее:
...Сулит мне труд и горе
Грядущего волнующее море.
Один образ, как бы всплывающий в сознании, рождает новый. Образ “волнуемого моря” уже не имеет ничего общего с “унылостью”. Он является предчувствием будущей бурной жизни, где найдетс
Все стихотворение пронизывает мысль о неизбежности и неотвратимости изменений жизни человека. Поэтому “горести, заботы и треволненья” не вызывают у лирического героя ни мечтательных сожалений об ушедшей молодости, ни страха перед будущим. Пока человек жив, он не должен отступать перед трудностями бытия:
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать.
Поэтому ощущение наступающего “горя”, “заката печального” освящено идеей “наслаждения”, которое даруют человеку сознание, поэтическая гармония, любовь и дружба:
...Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И — может быть — на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
В отличие от других элегий (например, “Погасло дневное светило”), в стихотворении “Безумных лет угасшее веселье...” нет указаний на какую-то биографическую ситуацию. Сложный этап жизни оставлен автором “за порогом” стихотворения. Не в анализе какого-либо отдельного момента, а в осознании судьбы человека заключен смысл этого великого стихотворения.
“Элегия” написана пятистопным ямбом — размером, который, в отличие от четырехстопного ямба, обладает большей плавностью, каким-то замедленным течением. Такая форма отвечает требованиям философской, лирики.
Меня стихотворение поразило удивительной гармонией: все чувства лирического героя уравновешены, в его душе нет разлада.
“Элегия”, написанная в 1830 году, появилась в печати через четыре года. Как же я удивилась, прочитав стихотворение другого великого русского поэта, датированное 1832 годом, т. е. временем, когда пушкинское произведение еще не было издано:
Я жить хочу! Хочу печали
Любви и счастию назло...
Эти строки написал восемнадцатилетний М. Ю. Лермонтов. Конечно, здесь иной поворот темы, иной размер. Однако эти стихи, на мой взгляд, родственны.
Подобно А. С. Пушкину, на смерть которого Лермонтов через пять лет напишет свое великое стихотворение, молодой поэт так же не сгибается под тяжестью жизни, так же не страшится будущего, как и его великий предшественник:
Что без страданий жизнь поэта?
И что без бури океан?
В строчках проанализированной элегии, на мой взгляд, отражена одна из главных поэтических традиций А. С. Пушкина, которую творчески развили не только Лермонтов, но и вся классическая русская поэзия.