“Евгений Онегин” есть самое задушевное произведение Пушкина, самое любимое дитя
его фантазии... Здесь вся жизнь, вся душа, вся любовь его; здесь его чувства, понятия,
идеалы”, — писал Белинский. И действительно, поэт на этот раз открывает нам душу, самого себя не только в авторских отступлениях, но и в характеристиках своих любимых героев, щедро наделяя их сокровищами своих мыслей и чувств. Порой они смотрят на
мир его глазами, а иногда он — их.
Онегин — главный герой романа — “добрый приятель” автора, но между ними нет знака равенства, они похожи, но и только. Чему-то в Онегине Пушкин сочувствует, что-то отвергает. Другое дело — Татьяна, в любви к которой поэт признается и с которой старается быть рядом в трудную для нее минуту: “...с тобою вместе слезы лью”. Более того, для Пушкина, распрощавшегося с юношеской романтикой и вольными и невольными путешествиями, идеал теперь “хозяйка, ...покой, да щей горшок, да сам большой”. И муза его перевоплощается в уездную барышню, в которой мы без труда
узнаем Татьяну Ларину.
“Итак, она звалась Татьяной”, — подытоживает Пушкин свои размышления о выборе имени героини, которое, по тем временам, могло принадлежать старине либо девичьей, подчеркивая тем самым народность образа. И действительно, Татьяна “в семье своей
родной казалась девочкой чужой”, так не походила она на “доброго малого”, но
недалекого человека — отца, на мать, разделившую участь многих русских женщин —
спокойный, но безлюбовный брак, на беззаботную сестру.
Течение бесконечного сельского досуга Татьяна украшала своей фантазией, чтением романов, а куклы и игры ее не привлекали:
И были детские проказы
Ей чужды: страшные рассказы
Зимою в темноте ночей
Пленяли больше сердце ей.
Выросшая под недреманным оком своей няни, передавшей ей часть своего мироощущения,
Татьяна верила преданьям
Простонародной старины,
И снам, и карточным гаданьям,
И предсказаниям луны.
Что ж, это не порок, считает Пушкин: “Так нас природа сотворила” — находить в ужасном свои прелести, верить приметам.
Но не только это ищет Татьяна в природе. Как и автор, его героиня любит и понимает природу, по-настоящему близка к ней. Невидимыми нитями связано ее сознание с сельским неярким пейзажем. Кажется, она и сама такова. Но нет, “Татьяна — существо исключительное, натура глубокая, ...страстн
И дождалась.
Открылись очи;
Она сказала: это он!
Онегин, окруженный ореолом необычности на фоне соседей Пустяковых, Петушковых, слился с романтическими образами, жившими в ее душе. И автор, искушенный, как и его герой, в “науке страсти нежной”, предостерегает:
Ты в руки модного тирана
Уж отдала судьбу свою.
Погибнешь, милая...
Но понимая, что “Татьяна любит не шутя”, что она не хладнокровная кокетка, старается оправдать ее бесхитростное поведение, доверчивость, “легкомыслие страстей”. Письмо Татьяны к Онегину свято для него, наполняет его “тайною тоскою”, идущей от чистоты неразделенного чувства.
Даже Онегин был тронут “посланием Тани”, но лишь на минуту. Объяснившись с печальной героиней, он, по ироничному замечанию автора, “очень мило поступил”. Но это объяснение ничего не изменило, любовь Татьяны не угасла. Если раньше она любила беззаветно, безотчетно, то после своего вещего сна, именин, дуэли и гибели Ленского, она пытается понять человека, которому отдала свое первое чувство. Кто он?
Чудак печальный и опасный,
Созданье ада иль небес,
Сей ангел, сей надменный бес...
Не пародия ли он, “москвич в Гарольдовом плаще”? Посещая дом Онегина, читая его книги, Татьяна начинает сознавать, что целый мир раньше был скрыт от нее, что человек не укладывается в привычные жизненные схемы. Она не только разрешает загадку Онегина, она сама теперь, в новой своей ! жизни светской дамы, становится такой же загадкой. “Ужель та самая Татьяна”, величавая “законодательница зал”? Нет:
Ей внятно все. Простая дева,
С мечтами, сердцем прежних дней,
Теперь опять воскресла в ней.
Она готова отдать пышность и мишуру света за те места, где была счастлива когда-то. Любовь все еще живет в ней, но обман и ложь не в ее натуре, она “другому отдана”.
Пушкин и в это мгновение рядом с любимой им Татьяной.
А счастье было так возможно, Так близко! —
это вздох сожаления героини, но он мог принадлежать и автору, и Онегину, и читателю, понимающим, что настоящая любовь не состоялась во времени и пространстве. Так сильно было обаяние пушкинской героини, что мимо нее, за редким исключением, равнодушно никто не проходил. Белинский, восхищаясь живостью образа, ставил в заслугу Пушкину то, что “он первый поэтически воспроизвел в лице Татьяны русскую женщину”.