Письмо оказывалось ключом к роману — оно раскрывало обновленный нравственный мир Онегина, помогало понять драму Татьяны. Одинокий и лишний в своей среде, Онегин после путешествия все острее испытывал потребность в другом человеке. Одиночество, культивируемое романтизмом, наслаждение своим страданием тяготили его после путешествия. Так он возродился к любви:
Нет, поминутно видеть вас,
Повсюду следовать за вами,
Улыбку уст, движенье глаз
Ловить влюбленными глазами,
Внимать вам долго, понимать
Душой все ваше совершенство,
Пред вами в муках замирать,
Бледнеть и гаснуть… вот блаженство!
Как изменился Онегин! С юности посвященный в таинства «науки страсти нежной», он оказывался «жертвой заблуждений и необузданных страстей». Душевное оцепенение, характерное для Онегина первых глав романа, делало его чуждым «возвышенным чувствам». Вслед за пушкинским Демоном «не верил он любви, свободе, на жизнь насмешливо глядел». А теперь к нему пришла любовь. Быть с найденным вдруг человеком, понимать совершенство души другого, его мысли, его думы, внимать ему, желать вырваться и уйти навсегда от неотступного одиночества в «омуте света» — вот в чем испытывал нужду Онегин. Он сознавал всю трагическую сложность своего положения и положения Татьяны — она была замужем, и он не мог не дорожить ее честью и покоем. Но речь шла о жизни, о жизни их обоих, и он, ничего не скрывая, молил понять его чувства, просил о помощи, не смея отказаться от вдруг открывшейся возможности счастья…
Решившись излить свое признание в письме, Онегин с тревогой предчувствовал, что его исповедь могут не понять: «Боюсь, в мольбе моей смиренной увидит ваш суровый взор затеи хитрости презренной». Предчувствие не обмануло Онегина. Письмо раскрывает нам богатую и прекрасную личность Онегина. Как всегда, Пушкин лаконичен, но бесконечно емко и содержательно его слово: Онегин «как дитя влюблен» в Татьяну. «Как дитя» — со всей непосредственностью, со всей чистотой и верой в другого человека. Любовь Онегина к Татьяне — так, как она раскрыта в письме, — это жажда другого человека. Такая любовь не могла отделять человека от мира — она прочно связывала с ним. Оттого так потрясают мольбы и целомудренные заклинания онегинского письма, открывшие громадность и красоту онегинского чувства.
Отнесемся внимательно к
О, кто б немых ее страданий
В сей быстрый миг не прочитал!
Кто прежней Тани, бедной Тани
Теперь в княгине б не узнал!
Несколькими строфами раньше, при встрече с Татьяной на светском рауте, «и следов Татьяны прежней не мог Онегин обрести». Ныне в плачущей княгине он узнает прежнюю Таню. Это вступление к «отповеди» не случайно. Пушкин напоминает читателю, что сегодняшняя Татьяна, Татьяна, которая получила письмо Онегина, — это и «княгиня», и «прежняя Таня». Княгиня, с новым опытом, в котором главное — утрата доверия к людям, и прежняя Таня — искренняя, не умеющая скрывать свои чувства, быть равнодушной. Только после такого вступления о двух Татьянах, после того, как «проходит долгое молчание», Татьяна, наконец справившись с волнением, заговорила:
Довольно, встаньте.
Я должна
Вам объясниться откровенно.
Онегин, помните ль тот час,
Когда в саду, в аллее нас
Судьба свела, и так смиренно
Урок ваш выслушала я?
Сегодня очередь моя.
Очередь! Одним этим словом мгновенно была разверста страшная пропасть между двумя любящими людьми, не могущими пробиться друг к другу. С Онегиным заговорила княгиня:
Онегин, я тогда моложе,
Я лучше, кажется, была,
И я любила вас; и что же?
Что в сердце вашем я нашла?
Но вас
Я не виню: в тот страшный час
Вы поступили благородно,
Вы были правы предо мной.
Я благодарна всей душой…
Белинский уже давно понял истинный смысл этих холодных слов: «Речь Татьяны начинается упреком, в котором высказывается желание мести за оскорбленное самолюбие». И далее иронически: «В самом деле, Онегин был виноват перед Татьяною в том, что он не полюбил ее тогда, когда она быт моложе и лучше и любила его! Ведь для любви только и нужно, что молодость, красота и взаимность! Вот понятия, заимствованные из плохих сентиментальных романов!»
Белинский в этих словах Татьяны увидел «и резонерство, и оскорбленное самолюбие, и тщеславие добродетелью, под которою замаскирована рабская боязнь общественного мнения, и хитрые силлогизмы ума, светской моралью парализировавшего великодушные движения сердца»