В ряде случаев эпиграфы являются как бы квинтэссенцией основного содержания глав и даже передают самый дух рассказа, его тональность: таковы эпиграфы к главам I, III, IV, V, IX, XIII. Шутливый тон эпиграфов к первым трем названным главам соответствует ироническому тону мемуариста, вспоминающего заблуждения и ошибки своей юности. В этих главах отношение автора и рассказчика к описываемым событиям, вероятно, во многом идентично.
Иной характер носят эпиграфы к главам VI и XIV. С главы VI начинается повествование об исторических событиях, потрясших Россию. И эпиграф к этой главе — своеобразное обращение к читателям, призыв к серьезному восприятию того, о чем будет рассказано далее («Вы, молодые, послушайте, что мы, старые старики, будем сказывати»). Глава XIV говорит о последствиях событий, освещенных в предыдущих главах. Если до сих пор повествование раскрывало главным образом отношения действующих лиц с точки зрения Гринева, то в XIV главе сталкиваются разные точки зрения на самого Гринева (суд, родители Гринева, Марья Ивановна, императрица, наконец, потомки Гриневых). В итоге ложное мнение о нем рассеивается бесследно. Отсюда эпиграф — «Мирская молва — морская волна».
Эпиграф к главе VII, кратко характеризуя ее основное содержание, вместе с тем уточняет отношение рассказчика к Некоторым действующим лицам. Гринев привязался к семейству Мироновых, хотя и видел ограниченность родителей Марьи Ивановны. Эпиграф проясняет, чем мил капитан Миронов автору: бескорыстием, бессребреничеством, скромностью, честностью:
Ах, не выслужила головушка Ни корысти себе, ни радости, Как ни слова .себе доброго, И ни рангу себе высокого…
В сложном отношении к тексту находится эпиграф к главе XII:
* …Как у нашей у княгинюшки. Ни отца нету, ни матери. Снарядить-то ее некому, Благословить-то ее некому.
* «— Пожалуй, я буду посаженым отцом,— говорит Пугачев Гриневу… — Дай вам бог любовь да совет!»
* По существу, он благословляет влюбленных. Невольно вспоминается вещий сон Гринева и пророческие слова матери, прозвучавшие в этом сне:
* « — Все равно, Петруша… это твой посаженый отец; поцелуй у него ручку, и пусть он тебя благословит…»
В изображении Пушкина вождь крестьянского восстания оказывается устроителем людского
Эпиграф к главе II характеризует его как «доброго молодца», которого в «сторону незнакомую» завела «прытость, бодрость молодецкая и хмелинушка кабацкая». Что текст эпиграфа относится именно к Пугачеву, об этом говорит название главы «Вожатый». В известной мере текст главы противоречит эпиграфу: сторона Пугачева знакома, а завела его в эту сторону не «хмелинушка кабацкая», а какая-то другая забота. Но из песни слова не выкинешь, а в контексте упор делается на словах «добрый молодец», «прытость», «бодрость молодецкая».
Эпиграф к главе X, выдержанный в высоком стиле, заставляет сравнить Пугачева с орлом. Эпиграфом к главе XI Пугачев уподобляется льву. Правда, здесь же говорится о природной свирепости льва, а его ласковость объясняется тем, что в «ту пору» он «был сыт».
Полагают, что этот эпиграф сочинен Пушкиным и приписан Сумарокову, Слова о природной свирепости льва могли быть вызваны цензурными соображениями, но, возможно, и скрытой полемикой с традиционными дворянскими представлениями о Пугачеве. Ведь содержание главы, как и всей повести,, свидетельствует как раз об отсутствии у Пугачева природной свирепости. Не кто иной, как Сумароков, не поднявшийся в этом отношении над людьми своего круга, называл Пугачева «варваром», «псом бешеным», «врагом отечества», превзошедшим «тигра и аспида», «свирепым Атреем» (сыноубийцей и клятвопреступником), В «Стансе граду Синбирску на Пугачева» он писал:
Убийца сей, разив, тираня благородных, Колико погубил отцов и матерей! В замужество дает за ратников негодных Почтенных дочерей. Но именно в XI главе Пугачев выражает готовность помочь Гриневу, а в главе XII благословляет брак «почтенной дочери» не с «негодным ратником», а с любимым ею человеком и тем самым исправляет (насколько можно исправить) или хотя бы заглаживает свою невольную жестокость — убийство родителей Марьи Ивановны.Это мнение еще нуждается в доказательствах. И если даже Дно ошибочно, то думаем, что привлечение к работе над «Капитанской дочкой» таких высказываний о Пугачеве, как слова Броневского или «Станс» Сумарокова, поможет лучше оттенить прогрессивность позиций рассказчика и тем более автора в обрисовке и оценке вождя народного восстания XVIII века.