«Руслан и Людмила» является, первым большим сказочным произведением Александра Сергеевича. В последующем он не раз еще обратит свое внимание на этот удивительный по своей художественной силе жанр и придаст ему свою уникальную, чисто пушкинскую огранку. В данной же поэме поэт только набирает свою силу и выразительность. В ней, наряду с совершенными находками, вошедшими в народный лексикон вроде «У лукоморья дуб зеленый …» или «Дела давно минувших дней, / Преданья старины глубокой», мы находим несколько скороспелые (непродуманные) попытки актуализировать смысл сказочного повествования и спроецировать его на современную эпоху посредством относительно (относительно основного текста) тяжеловесных вставок по поводу личностных переживаний автора на ту или иную частную тему, мало связанную с основным ходом событий. Позже этот прием Пушкин разовьет до совершенства в «Евгении Онегине», здесь же то совершенство только оформляется, продумываются основные его правила.
И все же, несмотря на некоторые недостатки, «Руслан и Людмила» представляет собой куда более совершенное творение, чем перлы многих знаменитостей. Взять, к примеру, «Фауста» Гете. Степень известности этого произведения зашкаливает все возможные пределы, но если подойти к нему без предвзятости, то в нем легко можно обнаружить не только совершенно несуразные длинноты, без коих роман без труда мог бы похудеть с пользой для себя как минимум вполовину, но и, что значительно важнее, сущностное несоответствие всего повествовательного каркаса конечному итогу – возвышению Фауста на небеса. У Пушкина таких несуразностей нет и в помине. Чувство гармонии и ритма позволяет ему выстроить поэму в лаконичном по форме, но емком по содержанию стиле, благодаря чему чтение ее сопровождает какое-то странное ощущение легкости, облегченности и комфорта. При этом оно искусно сопрягается с глубокой мыслью, которая щедро преподносится благодарным читателям. Собственно говоря, Пушкин потому и стал великим, что доносил до нас нетривиальные мысли. Не формальная лексическая гармоничность, но синтез гармонии с мыслью делает произведения бессмертными. Но какова же эта мысль, которой поэт стремился поделиться с публикой? Попробуем разобраться.
Вообще говоря, первое, что приходит на ум, касается темы преданности, характерной для средневековых рыцарских романов Европы: Руслан был предан Людмиле, не отказывался от нее ни при каких обстоятельствах, и наградой ему стали объятия его любимой. Все это, конечно, так. Но в таком контексте остается за кадром множество ценного, не воспользоваться коим будет означать непростительное расточительство. Поэтому свернем с этой, уже достаточно накатанной дорожки и заглянем чуть-чуть поглубже, чем это предлагает поверхностный анализ.
Чтобы понять, в чем тут дело, развернем перед собой схему, каркас сказания. Тогда вырисовывается следующее: не успел славный витязь Руслан пожениться на красавице княгине Людмиле, как ее украл из под венечного ложа злой колдун Черномор. Герой отправляется искать свою жену, преодолевает массу препятствий и, наконец, получает заслуженное счастье. В таком ракурсе сказка превращается в притчу о том, что счастье не дается за просто так, его следует заслужить. При этом сюжетно она опять сильно напоминает рыцарские романы.
Хорошо, пусть так, но тогда причем здесь Черномор, и чем он отличается от других преград героя на пути к своей княгине? И какой смысл тогда имеют все чудеса, совершающиеся в сказке? Думается, что ответы на эти вопросы не должны быть оторваны от основной идеи произведения, не должны, что называется, висеть в воздухе и быть нахлестной заплатой на оборванной мысли автора. Напротив, мы увидим, что вся сказочная поэма пропитана духом единства формы и содержания, так что все возможные вопросы и ответы являются естественными производными от общей, т.е. главной линии авторской задумки. Именно поэтому, еще на подступах к распутыванию клубка шифра произведения возникает ощущение существования такой зацепки, ухватившись за которую можно распутать все спрятанные мысли писателя. Эта зацепка – ключ к произведению, его генеральная мыслеформа, исходная точка в системе координат поэтических образов.
Найти ее совсем нетрудно, поскольку сам автор подсказывает направление поисков: сам факт того, что мы ищем генеральную идею, на короткий миг отождествляет нас с Русланом, а предмет поиска переходит целиком и полностью в Людмилу. Мы, подобно благородному и смелому витязю вместе с поэтом ищем воплощенное счастье и смысл существования в образе прекрасной княгини. Эта княгиня на протяжении всей поэмы недоступна и почти что нематериальна: то она исчезает от иступленного ожиданием первой брачной ночи мужа, то она, невидимая, бродит по волшебному, явно фантазийному саду Черномора, а то и вовсе засыпает беспробудным сном, усыпленная злыми чарами хитрого колдуна. При этом к ней все безотчетно стремятся. Вроде бы – такая близкая, и желанная, и в то же время – такая ускользающая! Кто она, как не то благо, которое, по своему определению, желанно для всех? Конечно, Людмила – образ именно этой сущности, не вполне материальной, но всегда бесконечно родной. Как же ее, ускользающее благо получить? Собственно, об этом вся поэма.
Мы знаем, что счастье быть с благом (быть в благе) украл злой чародей. Кто он такой, кто прячется под личиной этого поэтического образа? Думается, здесь все ясно, как белый свет: если сила Черномора не в нем самом, а в его бороде, распространяющейся вместе с ее продолжением (свитой) далеко за место пребывания самого колдуна, так что в начале появляется эта самая борода, и только потом обнаруживается ее хозяин:
…Арапов длинный ряд идет
Покорно, чинно, сколь возможно,
И на подушках осторожно
Седую бороду несет;
И входит с важностью за нею,
Подъяв величественно шею,
Горбатый карлик из дверей;
Его-то голове обритой,
Высоким колпаком покрытой,
Принадлежала борода.
(Песнь вторая)
если все это так, то Черномор есть образ некоторого представления или мифа, действие которого тем сильнее, чем больше все окружение поддается обману. При этом, создав миф о своей силе, колдун пользуется им уже как вполне осязаемой силой, способной даже звезды сводить с небосклона и проч. Однако если о мифе (представлении) не знать, или не проникаться к нему как чему-то существенному, а иметь дело исключительно с самим колдуном, то силы у него на поверку оказывается нет никакой, в чем и убедилась Людмила, когда она при первой встречи с ним сгоряча и со страха задала ему жару:
Княжна с постели соскочила,
Седого карлу за колпак
Рукою быстро ухватила,
Дрожащий занесла кулак
И в страхе завизжала так,
Что всех арапов оглушила.
Трепеща, скорчился бедняк,
Княжны испуганной бледнее;
Зажавши уши поскорее,
Хотел бежать, но в бороде
Запутался, упал и бьется.
(Песнь вторая)
Миф о силе колдуна, подобно его бороде, заполонил все пространство и все, попадая под его гипноз (злые чары), соглашаются с его мощью, т.е. со своей слабостью, и отдаются под его власть. Чародей украл Людмилу, т.е. дутый миф (по существу – обман) желает распоряжаться благом, властвовать над нею, а Руслану необходимо освободить ее, дать миру надежду в виде ее лика, и породить с нею честное и светлое будущее (последнее, конечно, в поэме не описывается, но с очевидностью угадывается). Собственно, в этом все дело: перед Русланом стоит задача не просто возвратить себе жену, а дать людям благо. Именно в этом заключена п
Впрочем, наше утверждение о силе всеобщности пока ненадежно и его следует доказать. Для этого пройдемся по сюжетной канве произведения, начиная с напутствия, которое получил Руслан от старого Финна перед началом свершений своих подвигов. Оно выражено в виде рассказа о его непростой судьбе и любви к некой красавице Наине. Когда он был простым пастухом или воином-грабителем, влюбленным в Наину, то жил, не задумываясь о сути вещей. Но когда он, через «ученье колдунов», набрался мудрости, то обнаружил в ней не ту, что с «гремящей красотою», а другую – уродливую старуху. Если следовать тексту буквально, то «превращение» красавицы объясняется тем, что за те сорок лет, пока Финн добивался Наины, та успела состариться. Но думается, что здесь скрыта метафора. В сущностном плане Финн через тайное учение научился видеть невидимое обычному глазу, т.е. внутреннее (духовное) содержание. И поскольку Наина оказалась ведьмой, то и содержание ее открылось влюбленному таким же – отвратительным, ужасным, злым. Пока он гонялся за формой, т.е. пока он был глуп, она его отвергала. Получив же жизненную мудрость, он был принят ею, но теперь он сам не захотел ее черной (громоподобной) любви. Вывод здесь таков: стремиться следует к добру, а чтобы его увидеть и не обмануться на красивый фантик с ядовитым содержанием, надо видеть внутреннюю сущность вещей. Но этот вывод имеет смысл только в ситуации вовлеченности в социум. Добро и зло сами по себе есть ничто без их соотнесения к людям. Поэтому, советуя Руслану с добрыми намерениями всматриваться в суть вещей, Финн тем самым советует ему быть вписанным в человеческое сообщество и всю свою деятельность рассматривать через призму приятия его обществом. А это значит, что Руслан все свои действия и подвиги должен осуществлять так, чтобы стать достойным приятия его людьми, чтобы постепенно, от шага к шагу, взращивать в себе мудрость и только на этом основании вернуть себе утраченное благо – Людмилу.
И вот, получив наставление (важность его такова, что Руслан при расставании называет Финна отцом и просит его не оставлять – очевидно, в духовном плане), наш герой устремился в череду подвигов для отвоевания у зла-Черномора своей блага-Людмилы. По большому счету, в этих подвигах мы читаем его постепенный отказ от себя-прежнего, эгоистичного (в частности – от простой физиологической сексуальности, которой был он объят в начале поэмы), и даже не просто отказ, а искупление этого своего греха – греха обладания желанным благом за просто так, вследствие с неба свалившегося везения. И поскольку искупление – это процесс, то лишь по мере его совершения через подвиги герой все более и более приближается к истинной позиции, позиции имманентности благу.
В первую очередь подвигами, поэтапно поднимаясь все выше и выше над собой-прежним, он подготавливает себя к противостоянию с могущественным в своей хитрости Черномором. Повторим, исходный толчок к перерождению князь получает от наставления Финна, так что из встречи с ним он выходит духовно иным, без тотального эгоизма, с некоторой толикой, пусть теоретической, но все же имеющейся у него общности. Собственно, об общности героя говорить еще слишком рано. Скорее, следует иметь в виду приобретение им неких абстрактных знаний, но и это уже кое-что.
На следующем этапе Руслан сталкивается с некой злобностью, в которой он узнает Рогдая – своего соперника за право обладать княжной. Этот «Людмилы мрачный обожатель» представляет собой конкретное лицо, но сквозь эту конкретность просвечивает некоторая абстракция. Так, нападает он на Руслана как нечто неясное, т.е. как просто некая опасность: ««Стой!» – грянул голос громовой. / … / Подняв копье, летит со свистом / Свирепый всадник…». Победив Рогдая, Руслан тем самым в награду получает опыт преодолевать конкретную абстрактность, т.е. абстрактные знания, и получает смелость своего мышления. Следовательно, его сущность стала иной, значительно более приближенной к обобщенному взгляду на вещи, т.е. – к взгляду на мир с точки зрения всеобщности.
Этот новый приобретенный уровень он подтвердил на поле боя, на которое он случайно забрел (случайно для него, но не для сюжетной структуры), тем, что пожалел павших воинов и сравнил свою возможную судьбу с их судьбой: «О поле, поле, кто тебя / Усеял мертвыми костями? / … / Быть может, нет и мне спасенья!». В то же время здесь еще слышна обеспокоенность о собственной персоне, так что он еще не окончательно изжил в себе свое ego.
Новый рывок в этом направлении (в направлении взращивания в себе мудрости) он сделает в следующем сюжете – с «головой». Живая, хоть и отрубленная, голова великана – это что-то уже явно фантастическое, та абстрактная сущность, которая потеряла свою индивидуальность вместе с потерей тела. Победа над ней – это полный выход князя, ставшего к тому времени «знаменитым», в такое состояние, в котором его индивидуальное полностью размывается, а сам он превращается в сплошную абстрактность, легенду, с соответствующим образом мысли. Однако, в отличие от безграничной мифичности Черномора, Руслан стал легендарным заслуженно, не обманным путем, а вследствие произведенных подвигов и вследствие произведенной над собой работы по взращиванию в себе мудрой силы и преодолению всякого эгоцентризма. Кроме того, победа над «головою», у которой «мозгу мало», обозначает преодоление глупости, т.е. обретение нашим героем достаточного ума, чтобы сравняться со своим врагом – Черномором – по способности к умозрению. Наградой ему будет особенный меч, который, судя по древним «черным книгам», должен помочь нашему герою справиться с колдуном. Когда-то карла с помощью хитрости отрубил этим мечом голову своему брату-великану. Тот – сильный, но глупый, живущий по указаниям своего брата (следовательно – и не сильный вовсе в смысле способности вершить дела, а псевдосильный), сам хотел было обмануть его, но тем самым вошел не в свое пространство силы обмана, и поэтому проиграл. Теперь он – говорящая голова, которой велено стеречь меч-кладенец. От кого же он стерег его? С одной стороны – от витязя вроде Руслана, который воспользуется им, чтобы победить Черномора. С другой стороны, сила злого карлика заключается в хитро состряпанном мифе о своем величии, непобедимости и проч., так что меч здесь оказывается поэтическим образом улики, обличающей Черномора, показывающей всем то, как вершит свои делишки этот колдун. Действительно, поскольку деяния его, повторим, хитры и обманны, то для него нет ничего более опасного, чем выставление напоказ всей своей внутренней кухни, и, спрятав меч под говорящую голову, он тем самым спрятал улику, выдающую всю его подноготную, что называется, с головой. Руслан, победивший голову-брата Черномора и став легендарным воином, сравнялся в своей сущности с самим Черномором. Теперь и тот и другой – одинаково олицетворяют абстрактные силы, Руслан – силы добра, Черномор – силы зла. Поэтому, получив равный с колдуном статус, князь получает право на то, чтобы сразиться с ним, и обретение меча с одной стороны подтверждает это, а с другой стороны – переводит право в возможность его осуществить.