Характеристика образа Барона в трагедии «Скупой рыцарь»

Барон понимает: власть без денег также ничтожна. В своем «феодальном вертепе» он господин, у него есть реальная власть над землями и крестьянами. Это дает ему пусть неполную, но все же гораздо более ощутимую самостоятельность, чем дворянам, ищущим покровительства при дворе. Но властолюбие Барона не удовлетворено: Филипп мечтает об абсолютной свободе. По рыцарским представлениям, она достигается безграничной властью. То, что не довершил меч, должно сделать золото. Деньги, таким образом, становятся и средством защиты независимости, и путем к неограниченной власти. С их помощью Барон пытается утвердить идею беспредельной власти, которая превратилась в фанатическую страсть и придала фигуре Барона мощь и величие. Она рождена веком расцвета рыцарства. Барон принял на себя обязанности его полномочного представителя. Затворничество Барона, удалившегося от двора и сознательно заперевшегося в замке, с этой точки зрения может быть осмыслено в качестве своеобразной защиты своего достоинства, дворянских привилегий, вековых жизненных принципов. Но, цепляясь за старые устои и пытаясь отстоять их, Барон идет наперекор времени. В основе его заблуждений лежит ошибка не только личного характера, но и исторического. Эта ошибка внушена Барону всем его жизненным опытом, всем предшествующим ходом жизни. Вместе с тем сопротивление разрушающимся общественным отношениям придает Барону контрастные черты - наивность и трезвость, изнуряющее воздержание и безумство желаний, жестокую расчетливость и необузданную фантазию, сильную волю и жалкую беспомощность. Распря с веком не может не закончиться сокрушительным поражением Барона. Причины трагедии Барона и его нравственного падения объясняются противоречием его страстей. Пушкин всюду напоминает, что Барон - рыцарь. Он остается рыцарем и тогда, когда беседует с Герцогом, когда готов обнажить за него меч, когда вызывает сына на поединок и когда он одинок. Он ценит рыцарские доблести, у него не исчезло чувство чести. Однако свобода Барона предполагает безраздельное господство, и другой свободы Барон не знает. Властолюбие Барона выступает и как благородное свойство натуры и как губительная страсть для приносимых ей в жертву людей. С одной стороны, оно - источник его воли. Барон обуздал «желания» и теперь наслаждается «счастием», «честью» и «славой». Сердце его еще не совсем «обросло мохом», его грызет совесть за «обманы, слезы, моления и проклятия». В его воображении и сейчас стоит «перед окном» вдова, и ему внятно ее горе. Он помнит и Тибо, которого обрек на воровство или ограбление. Но, с другой стороны, он мечтает о том, чтобы ему все повиновалось: * Что не подвластно мне как некий демон * Отселе править миром я могу; * Лишь захочу - воздвигнутся чертоги; * В великолепные мои сады * Сбегутся нимфы резвою толпою; * И музы дань свою мне принесут, * И вольный гений мне поработится, * И добродетель и бессонный труд * Смиренно будут ждать моей награды. * Я свистну, и ко мне послушно, робко * Вползет окровавленное злодейство, * И руку будет мне лизать, и в очи * Смотреть, в них знак моей читая воли. * Мне все послушно, я же - ничему… Одержимый этими мечтами, Барон не может обрести свободы. В этом причина его трагедии: добиваясь свободы, он ее растаптывает, идет путем, противоречащим самой идее свободы. Вот почему возмездие направлено прежде всего на самого Барона. Полагая, что он повелитель своей страсти, он оказывается лишь ее рабом. Более того: властолюбие перерождается в иную, не менее могущественную, но гораздо более низменную страсть к деньгам. И это уже не столько трагическое, сколько комическое преображение. Золото нужно Барону не для удовлетворения порочной страсти к стяжательству и не для наслаждения его химерическим блеском. Любуясь своим золотым «холмом», Барон чувствует себя властелином: * Я царствую!.. Какой волшебный блеск! * Послушна мне, сильна моя держава; * В ней счастие, в ней честь моя и слава! Я царствую… В этой сцене Барон «расточительствует»: он разрешает себе пир, он упоен властью, он творит гимн себе - обладателю сокровищ и повелителю. Слово «блеск» в этом контексте сохраняет предметное

значение - сияние золота. Но вместе с тем в нем узнается и другое - блеск царской власти, ее роскошь, мощь и величие. Воображение Барона уносит его за пределы непосредственно созерцаемого богатства, и он мнит себя «выше всех желаний». Тут открывается еще один смысл слова «блеск»: эпитет «волшебный» обнажает сверхчеловеческую, фантастическую, демоническую силу золота, независимую от воли Барона, который, однако, ее ощущает, называя себя «неким демоном». Это таинственное могущество золота в конечном итоге оказывается решающим. Барон думает, что он царь, которому все «послушно», но безграничная власть принадлежит не ему, старому человеку, а той груде золота, которая лежит перед ним. Он спокоен, но страшится того часа, когда золото перейдет в руки наследнику. Томимый страстями, он заживо погребает себя в том же подвале, где похоронено его состояние, рвет родственные и другие связи. В затворничестве Барона угадывается новый, неожиданный смысловой оттенок. Его одиночество оказывается не только защитой независимости, но и следствием пагубного преклонения перед богатством. Скупость усугубляет духовное и физическое истощение Барона: бодрый и крепкий, он одновременно жалок, дряхл и беспомощен. Власть денег оказалась сильнее Барона, и рыцарь умирает, как скупой, со словами: «Ключи, ключи мои!..» Однако перед кончиной рыцарские чувства, увядшие, но не исчезнувшие вовсе, всколыхнулись в Бароне. И это проливает свет на всю трагедию. Герцог обещает Альберу усовестить Барона. Барон твердо отводит упреки Герцога, не брезгуя ни ложью, ни клеветой, но держа в уме одну цель: сохранить деньги в неприкосновенности. До тех пор, пока Барон не обвиняет Альбера в воровстве, сын не отвечает на вымыслы отца. Альбер молчит, признавая правоту отца, когда тот подозревает его в намерении убить. Но воровство - незаслуженное оскорбление, затрагивающее рыцарскую честь. Альбер вынужден принять решение - нанести отцу равновеликое оскорбление во лжи. Ситуация усугубляется тем, что Альбер нарушает неписаный, но строгий этикет: он называет лжецом отца, то есть ведет себя непочтительно, неблагородно и не стесняется присутствия Герцога. Эта вспышка объяснима: Альбер молод, горяч. Но психологическое звучание сцены глубже. Герцог становится зрителем взаимных обид рыцарей. Он, призванный блюсти законы чести, не может усмотреть злого умысла со стороны Альбера, которому важно, чтобы отец первым вызвал его на дуэль. Альбер рад вызову и поспешно подымает перчатку. В случае удачи Альбер чист: отец - виновник поединка, сын только ответчик; за обиду он будет отомщен и вдобавок завладеет сокровищами. Барон тоже рад избавиться от наследника. Поединок выгоден для обоих. Но Герцог разрушает надежды Альбера и Барона. Альбер снова унижен и не отомщен, ему вновь не удалось смыть позорное пятно. Барон не выдерживает напряжения. Не последнюю роль тут играет одно обстоятельство. Барон давно уверил себя, что золото олицетворяет и честь его, и славу. Однако в действительности честь Барона его личное достояние. Эта истина пронзила Барона в тот момент, когда Альбер его оскорбил. В сознании Барона разом все рухнуло. Бессмысленными вдруг предстали все жертвы, все накопленные сокровища. Зачем он подавлял желания, зачем лишал себя радостей жизни, зачем предавался «горьким воздержаньям», «тяжелым думам», «дневным заботам» и «бессонным ночам», если перед короткой фразой «Барон, вы лжете»– он беззащитен, несмотря на огромное богатство? Наступил час бессилия золота, и в Бароне проснулся рыцарь: * Так подыми ж, и меч нас рассуди! Оказывается, власть золота относительна, и есть такие человеческие ценности, которые не продаются и не покупаются. Эта простая мысль опровергает жизненный путь Барона. Индивидуалистическое сознание и «ужасные сердца» пушкинских героев типичны для «ужасного века». Столкновение героев неизбежно завершается трагической развязкой, потому что и сама цель и средства ее достижения бесчеловечны. Как бы ни напрягали персонажи трагедий свои недюжинные способности, ум, волю, какие бы препятствия они ни разрушали, достигнутое ими оборачивается либо чудовищной иллюзией, либо гибелью.