Образ Алеко породили такой живой и сочувственный отклик у К. Ф. Рылеева и других декабристов. Но вместе с тем уже в конце третьей главки намечается трагическая антиномия в характере Алеко, которая и ляжет в основу всей поэмы. Рвущийся из «оков просвещенья», из «неволи душных городов», пламенный и решительный вольнолюбец, не признающий власти «судьбы», идущий ей наперекор, Алеко оказывается «послушным» рабом и мучеником «страстей»: «Но боже! как играли страсти его послушною душой!»
Пока мы еще не знаем, что это за страсти; однако по ходу поэмы раскрывается глубоко эгоистическая, «злая» природа этих страстей, порожденная тем самым собственническим строем, на который Алеко так яростно ополчается. Со всей наглядностью это проявляется в отношениях Алеко и Земфиры. Земфира - предельное выражение степной, цыганской свободы. Эту свободу она вносит и в свое чувство.
Мгновенно и своенравно увлеклась она Алеко, с которым сошлась без всяких обрядов, без обязательств. Два года была она ему «подругой», но затем его любовь ей прискучила: «Его любовь постыла мне, мне скучно; сердце воли просит». Когда сердце самого Алеко просило воли, он безоглядно бросил все и начал совершенно новую жизнь. Превращать себя - убежденного и горячего проповедника свободы - в тюремщика другого сердца, которое в свою очередь просит воли, казалось бы, никак ему не пристало. Но тут-то и пробуждаются злые «страсти» в душе Алеко, все те инстинкты, которые вскормлены его прошлым, его общественной средой.
Требующий для себя безграничной свободы, Алеко ни в какой мере не склонен уважать свободу других. Вольнолюбец становится насильником. Проповедник вольности оказывается беспредельным эгоистом, злым ревнивцем, собственником, рабовладельцем в душе, рассматривающим как неотъемлемо принадлежащую ему, неотчуждаемую вещь жизнь и судьбу другого человека. Так вскрываются в поэме злобные, античеловечные «страсти» - сокровенная суть, изнанка души и характера героя, совершающего под влиянием их страшное преступление - двойное убийство. Здесь-то и проходит грань, отделяющая Алеко от героев подлинных. Они добиваются воли для других - для народа. Алеко жаждет воли «лишь для себя».
Причем к такому пониманию и раскрытию характера героя поэмы поэт приходит отнюдь не в порядке бессознательного «непосредственно-творческого» процесса («думал сказать не то, что сказал в самом деле»), как считал это Белинский. Еще до начала работы над «Цыганами» Пушкин ясно понял подлинную сущность романтического ге
* Все предрассудки истребя,
* Мы все глядим в Наполеоны;
* Мы почитаем всех нулями.
* Двуногих тварей миллионы
* А единицами - себя.
* Для нас орудие одно.
«Гордый человек» - это не только Алеко, это «байронический» герой вообще, это тот представитель «молодежи 19-го века», тот «современный человек» - детище современного общества,
* С его безнравственной душой,
* Себялюбивой и сухой,
* Мечтанью преданной безмерно,
* С его озлобленным умом,
* Кипящим в действии пустом,
развернутую характеристику которого Пушкин даст в седьмой главе того же романа. И, как об этом свидетельствует предварительно составленный Пушкиным план «Цыган», поэт с самого начала хотел сказать об Алеко именно то, что он о нем сказал.
Вторым, и не меньшим, чем обрисовка и раскрытие образа «современного человека», замечательным достижением Пушкина является изображение им народной среды - цыган. Пушкин, правда, умалчивает о том, что молдавские цыгане находились в крепостной зависимости; явно идеализирован образ Старика. Тем не менее, поэт имел право сказать о своей «повести», что жизнь цыган описана в ней «довольно верно». Причем в этом отношении «Цыганы» - также шаг вперед от «Кавказского пленника», где черкесская вольница была показана только с ее поэтической, «красивой» стороны («красота коней», «красота одежды бранной и простой» и т. д.). В описаниях цыганского кочевья, тоже непосредственно связанных с молдавскими впечатлениями Пушкина (есть свидетельство, что он сам несколько дней кочевал с цыганским табором; герой и назван его именем), при всей их романтической живописности встречаются такие «прозаические» детали, как пестрые «лохмотья» одежд, «изодранные шатры», «убогий ковер», «скрип телег» и т. п.
В поэме о цыганах, которая в значительной степени вырастает на материале народно-песенного творчества, Пушкин гораздо глубже проникает в существо изображаемого им национального характера.