Современники часто не понимают своих писателей или не осознают их истинного места в литературе, предоставляя будущему давать оценки, определять вклад, расставлять акценты. Примеров тому достаточно. Но в нынешней литературе есть имена несомненные, без которых представить ее уже не сможем ни мы, ни потомки. Одно из таких имен — Валентин Григорьевич Распутин. Произведения Валентина Распутина состоят из живых мыслей. Мы должны уметь их извлекать хотя бы потому, что для нас это важнее, нежели для самого писателя: он свое дело сделал. И здесь, думается, самое подходящее — читать его книги одну за другой. Одна из основных тем всей мировой литературы: тема жизни и смерти. Но у В. Распутина она становится самостоятельным сюжетом: почти всегда у него из жизни уходит старый, много поживший и многое повидавший на своем веку человек, которому есть что и с чем сравнивать, есть о чем вспомнить. И почти всегда это женщина: мать, воспитавшая детей, обеспечившая непрерывность рода. Тема смерти для него не столько, может быть, тема ухода, сколько размышление о том, что остается, — в сравнении с тем, что было. И образы старух (Анна, Дарья), ставшие нравственным, этическим центром лучших его повестей, старух, воспринимаемых автором как важнейшее звено в цепи поколений, — это эстетическое открытие Валентина Распутина, несмотря на то, что подобные образы, конечно же, были и до него в русской литературе. Но именно Распутину, как, может быть, никому до него, удалось философски осмыслить их в контексте времени и нынешних социальных условий. О том же, что это не случайная находка, а постоянная мысль, говорят не только первые его произведения, но и последующие, вплоть до нынешних дней, обращения к этим образам в публицистике, беседах, интервью. Так, даже отвечая на вопрос «Что вы понимаете под интеллигентностью?», писатель сразу же, как из того ряда, который постоянно находится в сфере мыслительной деятельности, приводит пример: «Интеллигентна или неинтеллигентна безграмотная старуха? Ни одной книжки она не читала, ни разу в театре не была. Но она природно-интеллигентна. Миролюбие души эта безграмотная старуха впитала в себя частью вместе с природой, частью оно было подкреплено народными традициями, кругом обычаев. Она умеет выслушать, сделать правильное встречное движение, с достоинством себя держать, точно сказать». И Анна в «Последнем сроке» — ярчайший пример художественного исследования человеческой души, показанной писателем во всей ее величественной неповторимости, единственности и мудрости, — души женщины, постигающей и уже даже постигшей то, о чем каждый из нас хоть раз в жизни думал.
Да, Анна не боится умереть, более того — она готова к этому последнему шагу, ибо уже устала, чувствует, что «изжилась до самого донышка, выкипела до последней капельки» («Восемьдесят годов, как видно, одному человеку все-таки много, если она поизносилась до того, что теперь только взять да выбросить…»). И немудрено, что устала, — вся жизнь бегом, на ногах, в труде, в заботах: ребятишки, дом, огород, поле, колхоз… И вот пришло время, когда сил не осталось вовсе, разве что попрощаться с детьми. Анна не представляла себе, как это она может уйти навсегда, не увидев их, не сказав им прощальных слов, не услышав напоследок их родных голосов. Ионины приехали — хоронить: Варвара, Илья и Люся. Настроились именно на это, временно одев мысли в подобающие случаю одежды и закрыв зеркала души темной тканью предстоящего расставания. Каждый из них по-своему любил мать, но все они одинаково отвыкли от нее, давно отделились, и то, что связывало их с нею и между собой, превратилось уже в нечто условное, принимаемое разумом, но не задевающее душу. Они обязаны были приехать на похороны и исполнить эту обязанность.
Задав с самого начала произведению философский настрой, сообщенный уже одним присутствием смерти рядом с человеком, В. Распутин, не снижая этого уровня, когда речь заходит уже и не об Анне, но, может быть, именно из философской насыщенности черпая тонкий психологизм, создает портреты детей старухи, с каждой новой страницей доводя их до филигранности. Складывается впечатление, что этой скрупулезной работой, этим воссозданием мельчайших подробностей их лиц и характеров он оттягивает и саму по себе смерть старухи: не может же она умереть, пока читатель не увидит воочию, до последней морщинки, тех, кого она родила, кем гордилась, кто, наконец, остается вместо нее на земле и будет продолжать ее во времени. Так и сосуществуют они в повести, мысли Анны и поступки ее детей, то — изредка — сближаясь, почти до соприкосновения, то — чаще — расходясь до невидимых далей. Трагизм не в том, что они ее не понимают, а в том, что им в голову не приходит, что действительно-таки не понимают. Ни ее, ни самого момента, ни тех глубинных причин, которые могут управлять состоянием человека помимо его воли, желания.
Так для кого же они собрались здесь: для матери или для себя самих, чтобы не выглядеть в глазах односельчан равнодушными? Как и в «Деньгах для Марии», Распутина здесь волнуют этические категории: добро и зло, справедливость и долг, счастье и нравственная культура человека, — но уже на более высоком уровне, ибо они соседствуют с такими ценностями, как смерть, смысл жизни. И это дает писателю возможность на примере умираю
Мы должны увидеть каждого из них, познакомиться с ними поближе, чтобы понять, что же происходит, почему это происходит, кто они, какие они. Без этого понимания нам трудно будет уловить причины почти полного ухода из старухи сил, до конца осознать ее глубокие философские монологи, часто вызванные мысленным обращением именно к ним, детям, с которыми в жизни Анны связано главное.
Их трудно понять. Но им-то кажется, что они себя понимают, что они правы. Какие силы дают уверенность в такой правоте, не та ли нравственная тупость, которая отшибла их былой слух — ведь был же он когда-то, был?! Отъезд Ильи и Люси — отъезд навсегда; теперь от деревни до города будет не один день пути, а — вечность; и сама река эта превратится в Лету, через которую Харон перевозит души умерших только с одного берега на другой, и никогда — обратно. Но для того, чтобы понять это, надо было понять Анну.
А дети ее оказались неготовыми сделать это. И не зря на фоне этих троих — Варвары, Ильи и Люси — Михаил, в доме которого и доживает свой век мать (хотя вернее было бы — он в ее доме, но все изменилось в этом мире, полюса сместились, деформировав причинно-следственные связи), воспринимается как натура наиболее милосердная, несмотря на свою грубоватость. Анна сама «не считала Михаила лучше других своих ребят — нет, такая ей выпала судьба: жить у него, а их ждать каждое лето, ждать, ждать… Если не брать трех лет армии, Михаил все время был возле матери, при ней женился, стал мужиком, отцом, как все мужики, заматерел, при ней все ближе и ближе подступал теперь к старости». Быть может, потому Анна и приближена судьбою к Михаилу, что он ближе всех к ней строем своего мышления, структурой души. Одинаковые условия, в которых они с матерью живут, долгое общение, объединяющий их совместный труд, одна на двоих природа, наталкивающая на сходные сопоставления и мысли, — все это позволило Анне и Михаилу остаться в одной сфере, не разрывая уз, и из только родственных, кровных, превращая их и в своего рода преддуховные. Композиционно повесть построена так, что мы видим прощание Анны с миром по восходящей, — прощание как неукоснительное приближение к самому значительному, после встречи с чем все иное кажется уже мелким, суетным, оскорбляющим собою эту, расположенную на высшей ступени лестницы прощания, ценность. Сначала мы видим внутреннее расставание старухи с детьми (не случайно Михаил, как высший по духовным качествам среди них, будет последним, кого она увидит), затем следует ее расставание с избой, с природой (ведь глазами Люси мы видим ту же природу, что и Анна, пока она была здорова), после чего наступает черед разлуки с Миронихой, как с частью прошлого; и предпоследняя, десятая, глава повести посвящена главному для Анны: это — философский центр произведения, пройдя который, в последней главе, мы сможем наблюдать лишь агонизацию семьи, ее нравственный крах.
После того, что Анна испытала, по-особому воспринимается последняя глава, символизирующая и последний же, «лишний», день ее жизни, в который, по собственной мысли, «она не имела права заступать». Происходящее в этот день представляется действительно суетным и агоническим, будь то обучение неумелой Варвары обвыванию на похоронах или несвоевременный, вызывающий отъезд детей. Пожалуй, Варвара могла бы механически заучить прекрасное, глубокое народное причитание. Но даже если б она и заучила эти слова, все равно не поняла бы их и не дала им толку. Да и заучивать не пришлось: Варвара, сославшись на то, что ребят оставили одних, уезжает. А Люся и Илья и вовсе не поясняют причину своего бегства. На глазах рушится не только семья (она давно развалилась) — рушатся элементарные, фундаментальные нравственные устои личности, превращая внутренний мир человека в руины. Последняя просьба матери: «Помру я, помру. От увидите. Седни же. Погодите чутельку, погодите. Мне ниче боле не надо. Люся! И ты, Иван! Погодите. Я говорю вам, что помру, и помру» — последняя просьба эта осталась неуслышанной, и это даром не пройдет ни Варваре, ни Илье, ни Люсе. Это был для них — не для старухи — последний из последних сроков. Увы… Ночью старуха умерла.
Но мы-то все пока остались. Как зовут нас — не Люсями ли, Варварами, Таньчорами, Ильями? Впрочем, не в имени дело. И старуху при рождении могли назвать Анной.