Для русской литературы такой смысл трагедии стал очевидным в XX веке. Д. Мережковский, например, заключает свои рассуждения на эту тему характерными выводами: "...камни в Иуду надо кидать осторожнее - слишком к нему близок Иисус"; "камни в Иуду надо бы кидать осторожнее: слишком, увы, близко к нему все человечество. Только в себя заглянув бесстрашно-глубоко, мы, может быть, увидим и узнаем Предателя".
Роман "Господа Головлевы" не упомянут в "Книге Иуды". Возможно, это произошло потому, что в традиции восприятия романа сложилось представление, согласно которому автор "заземлил" своего героя, подал его историю, как социально-бытовую, сосредоточил внимание читателя на "подлом" быте, а это как будто бы не имеет отношения к высокой трагедии.
Однако сейчас уже очевидно, что подобная поэтика способна не затемнить, а обнаружить масштаб трагедии. Подтверждение можно найти, обратившись ко многим эпизодам романа. В частности, в описании предсмертного состояния старшего брата Иудушки Степана. На бытовом уровне автор-повествователь говорит об одном из проявлений белой горячки, наступающей после запоя. Но не только, здесь передано состояние брошенного, одинокого, гибнущего человека, сознание которого оказывается, пущено в беспредельность: "Нужно дождаться ночи, чтобы дорваться до тех блаженных минут, когда земля исчезает из-под ног и вместо четырех постылых стен перед глазами открывается беспредельная светящаяся пустота" (VI, 53 - 54). Образ "светящейся пустоты" трудно назвать только бытовым. В эпитете "беспредельная" есть смыслы, соотносимые с семантическим полем "безудержности" и "безобразия", свойственных р
Низкий быт и высокая трагедия, пустословие и творчество, реальность и фантазия, беспредельность и точка, свет и тьма, грех и прощение, Иуда и Христос - ни одно из этих противоречий не разрешается в романе Салтыкова-Щедрина в линейной перспективе. Тему прощения ведет за собой тема греха, бытие Иудушки взывает к Христу. Важно не то, как прощен Иудушка: совершенно или нет. Важна сама трагическая неразъятость греха и прощения, устойчивая неизменность этой антиномии.
Само наличие неснятых противоречий является знаком того, что роман "Господа Головлевы" следует воспринимать как художественное произведение, продолжающее пушкинскую, "онегинскую" традицию, - ведь именно в романе Пушкина впервые появились такого рода противоречия как осознанный художественный принцип. У Салтыкова-Щедрина изменилось содержание противоречий, но принцип их неустранимости остался неизменным. Неснятые, неснимаемые противоречия образуют в романе качество глубины.
Лексическое значение слова "глубина" в XIX веке, о чем свидетельствует словарь В. Даля, определилось в противоположных направлениях: первое - "высота", в обратном смысле - "пропасть", "бездна".11 Трагедия бытия в "общественном" романе "Господа Головлевы" оттого и воспринимается как вечная трагедия, что намечена в пределах между бездной и высотой, совершается, говоря словами самого писателя, "где-то в пространстве".