Всегда ли, обращаясь к творчеству Александра Серафимовича, к его знаменитому роману о походе Таманской армии летом 1918 года через объятую пламенем казачьего восстания Кубань «Железный поток» (1924), мы вспоминали об этой чрезвычайно важной оценке Толстого? Как и о том, что уже первые творческие шаги писателя, напоминающего Чехова, в конце XIX века встретили поддержку Г. И. Успенского и В. Г. Короленко?
Память истории просветляет… Советскую классику породили вовсе не одни «осознанные закономерности», тем более не «решения» и «постановления», но прежде всего неразрывная связь новой культуры с эпохой и классическим наследием. Еще до революции А. С. Серафимович сказал, предсказав и свой путь: «…русская литература пойдет своим путем, пойдет со своим лицом,: которое ей дали родина и судьба». И не автоматическим исполнением пресловутого «социального заказа», не поспешным откликом на события и жаждой проиллюстрировать «железные» закономерности победы красных над белыми был «Железный поток», а завершением сложной, десятилетиями создававшейся этим писателем эпопеи о России низовой, народной,, заявлявшей о себе и до революции. Этот процесс сотворения эпопеи свершался в русле русской гуманистической и художественной традиции…
Серафимович в предреволюционные годы — журналист, работавший в газетах «Приазовский край», «Донская речь», «Курьер»,— был прекрасным знатоком России рыбачьих слобод, станиц Дона и Кубани, азовских и черноморских портовых городов, шахт Юзовки и степных станций Приволжья. Он обладал вкусом к народоведению. Талантливый рассказчик, буквально «распечатывавший» скорлупу любого быта — казачьего, босяцкого или рабочего,— он, казалось, ясно слышал говоры и напевы самой жизни. В его рассказах осознавала себя Россия скромных тружеников, вчерашних крестьян, выброшенных вихрем буржуазных преобразований из привычной жизненной колеи.
Как осмыслить свое место в жизни, как защитить свой уголок на земле от натиска нужды, голода, невежества? Если перечитать многочисленные рассказы писателя, такие, как «Маленький шахтер» (1895), «Сцепщик» (1898), «Епишка» (1902) и др., то возникает вопрос: откуда возник в твврчестве этого скромного, «тихоголосого», как он сам себя называл, писателя, певца беззащитных, сиротливых людей, сам образ революции как кипящего «потока», действительно «железного», вулканической лавы? Как гремящего водопада, неостановимой огненной реки? Серафимович и до революции видел перед собой «поток», горя реченьку глубокую,— поток жалоб, молений, слепых и разрозненных, но явно нараставших протестов. В дни революции 1905 года, наблюд
Первое упоминание о походе Таманской армии (в записной книжке писателя за 1920 год) уже говорит о глубочайшей сложности, напряженности восприятия этого эпического по смыслу — самосозидания, становления народа как творца своей судьбы! — похода писателем. Звучат интонации, которые можно уловить даже в «Окаянных днях» И. А. Бунина или «Заповедном слове к русскому народу» (1918) А. М. Ремизова:
* «…Дивизия. Отчаянные рубаки. С Таманского полуострова отступали. Устали за три года. У каждого четыре-пять котелков (то есть срубил 4—5 голов). Плохо одеты. Иногда одни штаны да рваные башмаки, а торс голый. Он подпоясывается, через голое тело надевает патронташ, засовывает револьвер… Война уже — ремесло…» Такова армия вчерашнего пастуха Ковтюха!
Многозначительны такие подробности: они начисто разрушают парадное, упрощенно-оптимистическое восприятие всей человеческой панорамы романа, этой грандиозной фрески с напряженными, захваченными в момент смертельного изнеможения борьбы фигурами.
«Железный поток» — не фабрика оптимизма, а трагическая, глубоко конфликтная эпопея. В ней нет неизменных, внутренне статичных людских множеств, в которых личность полностью отрешается от своего «я»: народ Серафимовича имеет в романе как бы внутреннюю «автобиографию», претерпевает глубокие изменения.
Писатель знал, как страшна стихия гражданской войны. В сущности для многих — и белых и красных — война — это жизнь под особым созвездием. «Под созвездием топора» (И. Елагин). Сейчас мы совсем по-иному читаем, без восторга, например, строки Н. Тихонова об этих днях:
* Неправда с нами ела и пила,
* Колокола гудели по привычке,
* Монеты вес утратили и звон,
* И дети не пугались мертвецов…
* Поэт утешает нас, правда, заверением, звучащим сейчас, когда мы знаем цену любого урока, не столь уж убедительно:
* Тогда впервые выучились мы
* Словам прекрасным, горьким и жестоким…
Но чем оплачены эти слова, эти великие утопии? Возникший «поток» — Серафимович сразу увидел это! — несет с собой не одни идеальные начала, но и исторически сложившиеся в народе пороки, навыки рабства, «обломовщины», порой хлестаковщины. Разве не Хлестаков тот же честолюбец Смолокуров, готовый со своим отрядом махнуть в Крым, мешающий Кожуху во время похода?