Лагерный жаргон является составляющей частью поэтики повести и отражает реалии лагерной жизни не меньше, чем хлебная пайка, зашитая в матрац, или кружочек колбасы, судорожно съеденный Шуховым перед сном. На этапе обобщения перед школьниками была поставлена задача: на основе ключевой фразы написать эссе о том, что им кажется в повести основным. Ответы отличались внешним разнообразием, но сводились к одной общей идее: “Для меня в повести главное - слова безымянного заключенного Х 123, которые он сказал о фильме Эйзенштейна “Иван Грозный”: “Перец и мак вместо хлеба насущного”! Эти слова, по-моему, отображают то, о чем думал А.И. Солженицын, когда писал “Ивана Денисовича”. Он писал просто и правдиво. Именно “хлеб насущный”. Все, как было в жизни…”, “…как ни трудно было людям в этом аду, а многие из них все равно остались людьми. Я думаю, что они все верили в Бога. Кто тайно, кто явно, но верили. Я вспоминаю лицо заключенного Ю 381, которое было как темный тесаный камень, а руки - большие, все черные, в трещинах. Эти руки столько всего перестроили! Такой памятник можно поставить.
А на пьедестале написать слова Алеши-баптиста: “Только бы не пострадал кто из вас как убийца, или как вор, или злодей, или посягающий на чужое. А если как христианин, то не стыдись, но прославляй Бога за такую участь”.
После реализации приема “эффект присутствия” стоит напомнить школьникам о физическом состоянии Шухова в этот день (”не то знобило, не то ломало”) и о его готовности мыть пол в надзирательской, набирая ледяную воду в колодце “в толстой обледи”, где “веревка стояла колом”. Здесь старшеклассники говорят о особой выносливости героя: “любой другой на его месте просто умер бы”, “он уже давно в заключении, если сразу не умер, то уже потом привыкает человек”.
Говорят и о крестьянской привычке, о так называемой “врожденной привычке”. Наблюдая за поведением Шухова в лагерной столовой, мы обнаруживаем еще две очень важные черты характера нашего героя: его “усредненность” в среде заключенных (”Буйновского не посадить с миской сидеть, а и Шухов не всякую работу возьмет, есть пониже”) и его сохранившееся человеческое достоинство (”как ни холодно, но не мог он себе допустить есть в шапке”; “В любой рыбе ел он все: хоть жабры, хоть хвост, и глаза ел, когда они на месте попадались, а когда вываривались и плавали в миске отдельно - большие рыбьи глаза, - не ел. Над ним за это смеялись”). Эти, на первый взгляд, незначительные детали особенно ярко проступают на фоне сопоставления Шухова с Фетюковым (”Это был из последних бригадников, поплоше Шухова”).
А ведь Фетюков, лижущий в столовой миски и выпрашивающий у богатых бригадников окурки, - бывший “большой начальник”. Да, холод, голод, утрата социального положения и близких людей ломают человека, но происходит это не всегда. Остался самим собой Иван Денисович, хоть и подрабатывает мелкими услугами богатым бригадникам. (шьет чехлы на рукавички, подает сухие валенки прямо на нары и т. д.), но никогда не лижет миски и не выпрашивает подачек. Остался собой бывший капитан второго ранга Буйновский, хоть и, наверняка, поплатился за это жизнью. Остался собой Алешка-баптист, прячущий в барачной щели Евангелие и читающий молитвы утром и вечером. Ряд этот можно продолжать долго. Так в чем же дело?
В чем причина столь разного поведения людей? Здесь можно использовать прием “дополнение образа” и предложить школьникам на основе текста рассказать о долагерной жизни Шухова и Фетюкова. Работа над “дополнением образа” стимулирует работу с текстом, так как сведения о прошлой жизни героев в нем разбросаны. В ходе “дополнения образа” старшеклассники представили себе прошлую жизнь героев: “Иван Денисович Шухов сам родом их деревни Темгенево, окруженной лесами. В детстве он почти не ходил в школу, образования у него мало. Он все время трудился по хозяйству, буквально с самого раннего детства. Потом всех согнали в колхозы. Он плохо понимал, что происходит, он вообще слабо разбирается в политике и истории, вернее, вообще не разбирается. Но землю свою очень любит. Хоть и дома не был уже двенадцать лет, а все про сенокос думает… Он простой, но очень порядочный, он не понимает, как можно давать и брать взятки…”. “Фетюков работал чиновником крупным. У него была машина, личный шофер, красивая жена и избалованные дети.В лагерь он пошел, потому что
Здесь можно напомнить школьникам о тех заключенных, которые в прошлом тоже были “на высоте”: о морском офицере Буйновском, о бывшем кинорежиссере Цезаре, о каторжнике с двадцатилетним стажем Х 123, ни на йоту не изменившем своим взглядам за многие годы баланды (а ведь он явно бывший деятель искусства), о старике Ю 81, который “по лагерям да по тюрьмам сидит несчетно, и ни одна амнистия его не коснулась, а как одна десятка кончалась, так ему сразу новую совали” и, тем не менее, “из всех сгорбленных лагерных спин его спина отменна была прямизною”. Так школьники постигали одну из важнейших граней повести и всего творчества А.И. Солженицына - вопрос о сохранении человеческого достоинства при любых обстоятельствах. Что же помогает людям оставаться людьми даже тогда, когда нет надежды вернуться домой? Ведь большинство из них, даже покинув лагерь, отправлялось на поселения в глухие места. Хорошо, если ответ на этот вопрос будет связан с конкретной образностью, а не сведется к общим фразам.
Мы видим, что Шухову помогает выжить природная выносливость, крестьянская привычка к покорному преодолению трудностей (именно к покорному, а не к волевому), абсолютный фатализм и, как ни странно, умение приспосабливаться не унижаясь. Шухов не стыдится оказывать мелкие услуги богатым бригадникам, но он же всегда готов прийти на помощь человеку, попавшему в беду, может поделиться последней крохой с глубоко симпатичным ему Алешкой-баптистом, потому что знает, что Алешка - “неумелец”, то есть не умеет приспосабливаться к тяжелым условиям. Шухов интуитивно защищает себя от мрачных мыслей.
Он редко вспоминает о доме, куда (как он думает) все равно уже не попасть, и находит маленькие радости даже в лагерной жизни: в карцер не посадили, хоть и опоздал к побудке, а всего лишь заставили вымыть пол в надзирательской; в морозную степь на работу не выгнали, работали хоть и в стужу, а среди стен нового здания; удалось съесть лишнюю порцию на обед: бригадир хорошо закрыл процентовку, удалось пронести со стройки в лагерь кусок железа, который потом можно будет продать, богатый бригадник Цезарь дал докурить сигарету и угостил кое-кого продуктами из посылки (правда, Шухов заработал это угощение, потому что стоял в очереди на морозе вместо Цезаря), удалось купить табаку; удалось не заболеть окончательно.
И Шухов от этого почти счастлив. Так А.И. Солженицын показывает характер русского крестьянина, который во многом определяет и характер русского народа, и его судьбу. С Солженицыным в этом плане можно и поспорить, но выявить авторскую позицию необходимо. Есть в повести еще одна немаловажная грань - это отношение заключенных к работе. Все они, и потомок “кулаков” Тюрин, и “агент британской разведки” Буйновский, и “бендеровцы” (о которых в повести говорится очень уважительно), работу свою делают хорошо.
Этот аспект повести вызывал недоумение у западных критиков. Они говорили, что заключенные должны, наоборот, вредить социалистическому строительству и по возможности плохо работать. А Солженицын никогда не был согласен с ними в этом плане и утверждал, что “зеки”, действительно, хорошо работали. Данная особенность не поддается логическому истолкованию, и здесь у каждого может быть собственное мнение. В ходе анализа повести учащиеся нередко использовали в своей речи слова и обороты, свойственные языку произведения: “качать права”, “шмон”, “брюхо голодное” и т. д. Вряд ли стоит активно поправлять их речь в данном случае.