Джером Дэвид Сэлинджер заявил о себе в 40-е годы XX века, опубликовав несколько повестей и рассказов. Лучшие его произведения, написанные в 50-е годы, получили всемирное признание, а роман-исповедь «Над пропастью во ржи» (1951) считается одним из самых заметных событий в послевоенной литературе Соединенных Штатов Америки. Используя дзэновский образ, Сэлинджер часто сравнивает своих героев с «перевернутым лесом», все листья которого — под землей. Святые, безумцы, а может быть, уродцы, они составляют нечто вроде тайного братства несущих бремя неразделенной любви к людям, братства скорбящих об утраченных человеческих ценностях. Таков и главный герой романа «Над пропастью во ржи» Холден Колфилд. В свои 16 лет он уже не ребенок, но еще и не взрослый. Он — подросток, остановившийся в нерешительности у порога жизни, свободный и от опеки, и от ответственности, который бродит по родному Нью-Йорку как по пустыне. Раздражительный, искренний, нежный, ранимый и невольно ранящий окружающих, он мечется, ища и не находя в мире чего-то близкого и созвучного себе. Возраст Колфилда — пора непосредственных впечатлений, интуитивного опыта. Отзывчивый и тонко чувствующий, он служит Сэлинджеру своего рода этическим камертоном.
Знакомство с героем происходит в тот момент, когда он находится на «отдыхе и лечении» в санатории для нервных больных. Свою историю Колфилд рассказывает сам, и начинается она с того злополучного дня перед Рождеством, когда за неуспеваемость его исключили из Пэнси — привилегированной средней школы в Эгерстауне, штат Пенсильвания.
Герой переживает острый нравственный кризис. Исключение из школы происходит не первый раз в его жизни (по той же причине он уже был отчислен из трех других колледжей). И теперь ему снова предстоит нерадостный путь домой и тяжелое объяснение с родителями. К тому же по его вине не состоялось спортивное состязание (Холден был капитаном команды по фехтованию; по рассеянности он забыл в метро спортивное снаряжение), и ребята «бойкотировали» его. У Холдена Колфилда непросто складываются отношения с товарищами, да и с окружающим миром вообще. Иногда он бывает чересчур стеснителен и обидчив, иногда высокомерно-насмешлив, а зачастую просто груб. Герой отдает себе отчет в том, что у него сложный, неуживчивый характер.
Его манера держаться мало помогает ему наладить контакт с окружающими: иногда он ведет себя словно тринадцатилетний, и это люди замечают и говорят ему об этом, иногда ведет себя так, «будто куда старше своих лет, но этого люди не замечают». Он понимает, что такое поведение нелепо, и все это гнетет подростка. Но больше всего угнетают его не личные обстоятельства, а царящий в стране дух всеобщего обмана и недоверия между людьми. Вот, например, реклама престижного учебного заведения глазами Колфилда: «этакий хлюст, верхом на лошади, скачет через препятствия. Как будто в Пэнси только и делают что играют в поло. А я там и лошади ни разу в глаза не видел. И под этим конным хлюстом — подпись: «С 1888 года в нашей школе выковывают смелых и благородных юношей». Вот уж липа! Никого они там не выковывают, да и в других школах тоже. И ни одного «благородного и смелого» я не встречал, ну, может, есть там один-два — и обчелся. Да и то они такими были и до школы». Ему противны ханжество директора Хааса, и ложная благотворительность «похоронного» дельца Оссенбергера, и нечистоплотность Стрэдлейтера, кроющаяся за его внешней «альбомной» красотой.
Герой еще не получил достаточного образования, да и жизненного опыта, в силу своего возраста, не накопил, но зато он наделен особым чутьем. Холден болезненно и бурно реагирует на мельчайшие проявления фальши, привычной пошлости или подлости. Он не принимает неправды, неискренности, скептически настроен по отношению к общепризнанным авторитетам. Как всякий подросток, он — максималист, и потому зачастую негативное восприятие действительности несколько преувеличено. Это проявляется в том, что даже в людях, которые ему нравятся и которых он уважает, Колфилд автоматически отмечает про себя неприятные ему детали. Его чувства настолько обострены, что он негативно реагирует даже на незначительные, для большинства людей вообще незаметные, проявления неискренности. Он восхищается красотой Салли Хейс, но ее манерность его коробит.
В искусстве Колфилд также не допускает заведомой «халтуры» (голливудские мелодрамы, эстрадный ширпотреб), пытается судить об игре знаменитых актеров. «Понимаете, — они слишком хорошо играли, только слишком хорошо, — говорит он. — Понимаете — один еще не успеет договорить, а другой уже быстро подхватывает. Как будто настоящие люди разговаривают, перебивая друг дружку, и так далее. Все портило то, что все это слишком было похоже, как люди разговаривают и перебивают друг дружку в жизни... Когда что-нибудь делаешь слишком хорошо, то, если не следить за собой, начинаешь выставляться напоказ. А тогда уже не может быть хорошо». Колфилд очень не любит этого «напоказ»: в Элктон-хилле у героя не было никаких затруднений, но он сам ушел из этой школы, «главным образом потому, что там была одна сплошная липа. Все делалось напоказ». Это очень злило мальчика. Он не любит людей подлых, как его сосед по общежитию Роберт Экли, Этот старшеклассник, который проучился в Пэнси уже четыре года, раздражает Колфилда своей неопрятностью, но особенно — своей н
Холден не любит людей, которые стремятся приспособиться, устроиться за чужой счет, как Стрэдлейтер, который просит Колфилда написать за него сочинение. Но, тем не менее, героя Сэлинджера нельзя назвать ни эгоистом, ни человеконенавистником. Даже физическое отвращение к Экли и Спенсеру не мешает ему испытывать к ним искреннюю человеческую жалость.
В рассказе Холдена Колфилда нет самолюбования. Наоборот, о себе самом он часто судит с еще большей беспристрастностью и категоричностью, чем об окружающих. Он честно признается, что любит приврать, повалять дурака. Но его ложь не имеет ничего общего с той общепринятой ложью, которую он так ненавидит. У Колфилда бурная фантазия, и именно это позволяет подростку, пусть ненадолго, отвлечься от реальной действительности, в которой ему так неуютно.
Необходимость подчиняться «общим законам» чрезвычайно угнетает героя. «Если хочешь жить с людьми, приходится говорить всякое», — с досадой признается Холден и глубоко страдает от этого всеобщего обмана и недоверия и от безвыходности своего стремления строить жизнь на искренних, справедливых отношениях. Колфилд не совсем представляет себе, чего хочет добиться в жизни и как это сделать, но уверен, что в мире взрослых жизненные ценности смещены. Для него мир взрослых, в который ему предстоит войти, аморален, лжив, а потому неприемлем. В ответ на вопрос своей младшей сестренки Фиби «кем бы тебе хотелось стать? Ну, ученым, или адвокатом, или еще кем-нибудь», Холден, напрочь отвергая возможность стать ученым, рассуждает: «Адвокатом, наверное, неплохо, но мне все равно не нравится... Понимаешь, неплохо, если они спасают жизнь невинным людям и вообще занимаются такими делами, но в том-то и штука, что адвокаты ничем таким не занимаются. Если стать адвокатом, так будешь просто гнать деньги, играть в гольф, в бридж, покупать машины, пить сухие коктейли и ходить этаким франтом. И вообще, даже если ты все время спасал бы людям жизнь, откуда бы ты знал, ради чего ты это делаешь — ради того, чтобы на самом деле спасти жизнь человеку, или ради того, чтобы стать знаменитым, чтобы тебя все хлопали по плечу и поздравляли, когда ты выиграешь этот треклятый процесс, — словом, как в кино, в дрянных фильмах. Как узнать, делаешь ты все это напоказ или по-настоящему, липа все это или не липа? Нипочем не узнать!»
Нежелание подстраиваться под обычный среднебуржуазный уровень, приспосабливаться к «липовой», как определял ее герой Сэлинджера, реальности и окружающей лжи, разлад с обществом относительно главных жизненных ценностей обрекают Колфилда на одиночество. У него нет друзей (приехав в Нью-Йорк, он долго стоял в телефонной будке, но так и не придумал, кому бы позвонить), нет настоящего дома — его семья живет по общепринятым законам, основанным на холодном расчете, мерит жизнь общепринятыми мерками. Это одиночество гнетет героя. Он стремится к живому человеческому общению, заговаривает с таксистами, со случайными или малознакомыми людьми. Но, к сожалению, все эти разговоры и встречи заканчиваются либо ничем, вызывая чувство неловкости, как разговор с монахинями в привокзальном буфете, либо приводят к ссоре, как было с Салли Хейс. Свидание с учителем Антолини закончилось досадным недоразумением, а разговор с лифтером отеля— скандалом.
И все-таки отзывчивая натура Колфилда такова, что он никогда не остается равнодушным к встреченным людям, они словно становятся частью его самого. В финале герой признаётся, что всех их ему «не хватает», всех их он по-своему любит, и особенно — детей (и рано ушедшего из жизни брата Алли, и всех детей вообще). Свое призвание Колфилд видит в том, чтобы «стеречь ребят над пропастью во ржи». «Знаю, это глупости, — говорит он, — но это единственное, чего мне хочется по-настоящему. Наверное, я дурак». Конечно, Холден Колфилд — не дурак, просто он сам находится «над пропастью» — слишком болезненно переживает свое взросление. Уильям Фолкнер так объясняет состояние героя: «юный Холден Колфилд... человек в кругу сверстников наиболее восприимчивый и стойкий — терпит крах в попытке соединиться с родом человеческим. Ибо там, где он рассчитывал обнаружить человечность, ее не оказалось». «Привычное окружение» не может дать юному герою то, чего он ищет, и потому свой переход во взрослую жизнь он воспринимает как полет в неведомую, «ужасную» и «опасную», бездну.
В романе «Над пропастью во ржи» перед нами предстала Америка послевоенного времени, когда лозунгами дня стали приобретательство, потребительство, стремление к эгоистическому комфорту. Сэлинджеровский герой первым обвинил американское общество в безнравственности, лицемерии, самодовольстве, отсутствии человечности. Протест личности против социальной апатии и конформизма, прозвучавший в романе Сэлинджера, в свое время произвел нечто вроде переворота в общественном сознании, но проблемы, затронутые писателем, остаются актуальными и сегодня, и потому интерес к роману по-прежнему велик у самой широкой аудитории.