В историю русской общественной мысли Александр Иванович Герцен (1812-1870) вошел как выдающийся представитель блестящей плеяды передовых людей 1840-1860 гг., как своеобразный и талантливый публицист, философ и социолог, литературный критик и журналист; в историю русской литературы - как один из наиболее значительных участников нового литературного направления и начальной ступени его развития - «натуральной школы» 1840-х годов.
До крестьянской реформы 1861 г. Герцен продолжал в своем творчестве идейную традицию дворянской революционности. Но он продолжал ее в новых условиях и осознавал это. «После декабристов,- писал он, все попытки основывать общества не удавались действительно; бедность сил, неясность целей указывали на необходимость другой работы - предварительной, внутренней».
Вместе со своим другом Н. П. Огаревым Герцен еще с.конца 1820-х годов, подобно Лермонтову, ушел в эту «внутреннюю работу», обусловившую их напряженное внимание к собственной душевной, умственно-нравственной жизни. Отсюда проистекала характерная черта идейной рефлексии, сказавшаяся на всем складе их мышления и творчества.
Но, в отличие от Лермонтова, Герцен и Огарев рано обнаружили склонность к теоретическим интересами, и это приводило их к осмыслению более общих вопросов. В 1830-е годы это были романтические идеи утопического социализма, которые они осознавали как «новую религию». А к 40-м годам Герцен встал на путь пересмотра основ идеологии господствующих слоев с ее идеализмом и стал постепенно овладевать принципами материалистического миропонимания, пытаясь отчасти применить их к вопросам социальной жизни. С этой точки зрения он разоблачал перед самим собой и своим “дружеским кругом старые романтические иллюзии.
Все это нашло выражение и в художественном творчестве Герцена, расцвет которого относится к 40-м годам. От отвлеченной романтики повестей и поэм 30-х годов он перешел к реалистической прозе. Романом «Кто виноват?» и примыкающими к нему повестями он вписывает своеобразную страницу в русскую литературу нового периода ее развития.
Идейное развитие Герцена началось очень рано вспышкой романтических настроений в связи с поражением декабристов. «Казнь Пестеля и его товарищей окончательно разбудила ребяческий сон моей души», - вспоминал он потом. Четырнадцатилетним мальчиком он смог уже поставить перед собой важнейший вопрос: на чьей стороне он сам-на стороне казненных пли палачей. Он сразу и твердо решил его и на всю жизнь стал непримиримым врагом помещичьего и царского деспотизма.
Это возбудило в нем высокие, романтические переживания и даже обратило его к тайным «политическим мечтам» о борьбе с деспотизмом, в которых юноша «гордо сознавал себя «злоумышленником»…». И эти переживания до конца 30-х годов оставались основным пафосом его мышления и деятельности, который только усилился в тюрьме и ссылке. Эти чувства выразились в его «клятве на Воробьевых горах», в его участии в протестах студенчества Московского университета против реакционных преподавателей, в тайной материальной поддержке арестованного кружка Сунгурова.Когда Герцен был переведен во Владимир, условия его жизни значительно улучшились. Он мог теперь изредка бывать в Москве и видеться с друзьями. Герцен увозит из Москвы свою невесту, Н. А. Захарьину, и женится на ней. После долгой разлуки его посетил Огарев,
Но не только внешние условия препятствовали развитию художественного творчества Герцена в 30-е годы. Творческое воображение вообщене было его стихией. По самому складу своего ума он был больше публицист и философ, нежели художник, и сам сознавал это. Так, в одном из писем вятского периода он указывал, что для него «нет статей», более исполненных жизни и которые было бы приятней писать, как «воспоминания». «Лицо существующее, - пояснял он, - имеет какую-то непреложную реальность, свой резкий характер по тому самому, что оно существует…». «Повесть - лучшая форма, но это не мой род». Тем не менее романтическое творчество Герцена 30-х годов - важная ступень его идейного развития, без понимания которой не все может быть ясно и в его реалистических произведениях.
Подобную же коллизию Герцен романтически осознает и в «Лициний». И здесь изображена борьба ранних христиан с одряхлевшим и выродившимся языческим миром. Но христиане получают теперь более четкое социальное определение. Это трудящиеся низы Рима, рабы - «чернь спартаковская». Герцен не берется за изображение их внутренней жизни. Он изображает только внутреннею жизнь патрициев, недовольных тиранией Нерона, и особенности патрицианской молодежи, сознающей обреченность своей цивилизации.
В споре Мевия и Лицииия можно видеть продолжение спора Кпльдемара и Леонида, героев «Толпы». Мевий пантеист и эпикуреец, скептик и эстет. Его больше всего интересует вопрос «о месте человека в природе». А в политике он не знает другого пути спасения Рима, кроме аристократического заговора, кроме насильственного свержения Нерона. Лициний же хорошо понимает всю ограниченность такого идеала. Сам он отрицает не политический режим, но социальный строй Рима, хочет встать над классами и примирить их в общей идее. Подобно Леониду, он мечтает о приходе того, кто «сплавит в одну семью патрициат и плебеев… и, наполнив своим духом, всех гордою стопою поведет в грядущие века».
Лициний очень верно передает идейные настроения самого Герцена в период ссылки, очень похожие на настроения Лермонтова, выраженные в стихотворении «Дума». «Во все времена от троглодитов до прошлого поколения, можно было что-нибудь делать, творит автор языком героя. - Теперь делать нечего». «А между тем в груди бьется сердце, жадное деяний и полное любви». «Мо-нсет, придут другие поколения, будет у них вера, будет надежда… Но мы промежуточное кольцо, вышедшее из былого, не дошедшее до грядущего. Для нас темная ночь…». «Счастливые потомки, вы не поймете наших страданий, не поймете, что нет тягостнее работы, нет злейшего страдания, как ничего не делать! Душно!».
Герцен мог бы оставить своего героя в состоянии тяжелых раздумий и был бы прав. Но романтическая идея всеобщего братства была в нем сильнее верного такта действительности. И в последнем акте он заставляет Лицииия, уже умершего, но внезапно воскрешенного, услышать проповедь апостола Павла, вождя угнетенного народа, уверовать в его дело и пойти за ним. Теперь, видимо, ему будет что делать! Но что именно, об этом ничего не мог сказать и сам автор.